Генерал Деникин

Через три месяца Деникина вызвали к Левшину. Директор произнес сурово:

– Вы уже третий раз пишете в отчетности, что уличенных в разговоре на польском языке не было.

– Да, господин директор.

– Я знаю, что это неправда.

Деникин молчал. Вздохнул Левшин.

– Вы не хотите понять, что такой меры требуют русские государственные интересы. Мы должны замирить и обрусить этот край.

Директор пристально смотрел ему в лицо. Молчал Антон. У Левшина изменились глаза, приблизительно так, как когда-то после приговорного «нет» Епифанова, и он сказал:

– Ну, что же, подрастете и когда-нибудь поймете. Можете идти.

Деникин до выпуска продолжал «не уличать» поляков, но со «старшего» его не сняли.

Когда генерал Деникин станет белым вождем, глава нового Польского государства Пилсудский увидит в нем врага Польши. Это будут повторять некоторые комментаторы истории. Безосновательность такого ярлыка очевидна. Тенденциозность же – от того, что, свято храня свое право на независимость, такие люди отказывают в нем другим. А ведь Антон, ставший Антоном Ивановичем, лишь продолжал честную позицию старого императорского офицера, своего отца. Тот тоже сталкивался с поляками, лишь когда этого требовали высшие интересы России.

Таким в кабинете директора Антон не посчитал мелочное «обрусительство», но впоследствии офицером он потребовал «равноправия» от его бывших поляков-однокашников. Немало из них закончили высшие технические училища и, встречаясь с ним, продолжали разговаривать по-польски, рассчитывая от него на такой же язык. Теперь Деникин стал говорить с ними только по-русски, отчего многие обиделись и отвернулись.

Лишь в 1937 году Антона Ивановича разыскал за границей, прочитав его книги, училищный одноклассник, сделавшийся высоким лицом. Это был вышедший в отставку первый директор государственного банка Польши, занимавший пост и министра финансов Станислав Карпинский. Он прислал Деникину свою книгу воспоминаний, несмотря на упреки на генерала в «антипольскости». Стали переписываться, и в одном из писем Антон Иванович многозначительно отметил:

«Память моей покойной матери-польки и детские и юношеские годы, проведенные на берегах Вислы, оставили во мне глубокий след и создали естественную близость, понимание и расположение к польскому народу».

Карпинский жил с Антоном в Ловиче вместе и являлся одним из тех в их общежитии, в основном польском, кто горячо брался за «мировые вопросы». Тогда Деникин был круглосуточно в обществе своих 16-17-летних сверстников, их юношеское воображение кипело в поисках правды, смысла жизни. Чем только не интересовались: и новейшими техническими изобретениями, и «четвертым» измерением.

Много читали художественной литературы, штудировали труды по социальным проблемам. Отчаянно спорили. Поляки старались не касаться при русских лишь политических вопросов, поляков всегда тайно томила одна идея: «Еще Польска не сгинэла». Деникин же тогда бросил что писать, что читать стихи, определив заодно и Пушкина, Лермонтова «ерундой». Их прелесть он оценит позже. Зато с жюль-верновской тематики переключился на «Анну Каренину», может быть, потому что такой роман был строго запретен в тогдашнем Антоновом возрасте.

Страстнее всего эту здравую молодежь в конце XIX столетия по Рождеству Христову занимал религиозный вопрос. Они не вникали в разницу вероисповеданий, а доискивались главного – о бытии Бога. Вот когда их души подлинно волновались, взмывая и обессилевая до дна. Наряду с Библией прорабатывали сочинения «физиологического» Эрнеста Ренана о Христе, христианстве и другие безбожные книжки. Ночи уходили на дискуссии.

Давно неподдельно воцерковленный Деникин в этом богоискательстве со своих высот не падал, а товарищи дружно ломились в открытые двери. Один русский пошел с крамольными сомнениями к православному преподавателю Закона Божьего. Тот выслушал, промолчал и влепил ему, чтобы не сомневался, двойку в четверть, обещал срезать и на выпускном экзамене. А поляки к своему ксендзу по такому и обращаться боялись, опасаясь его доноса. Этот неукоснительно представлял начальству списки уклонившихся от исповеди, за что их родителей на неприятный разговор вызывал директор, и виновникам снижался балл за поведение.

Богоискателям-полякам все же больше повезло. Один из них, вопреки правилам, отправился на исповедь к ксендзу не из училища. Молодой священник, выслушав его покаяние в маловерии, смиренно сказал:

– Прошу тебя, сын мой, исполнить одну мою просьбу, которая тебя ничем не стеснит и ни к чему не обяжет.

– Слушаю вас, – смятенно ответил реалист.

– В минуты сомнений твори молитву: «Боже, если Ты есть, помоги мне познать Тебя».

Это произвело сильнейшее впечатление на все общежитие. Старший же в нем Деникин больше бился со своими колебаниями в одиночку. И однажды ночью Антона так озарило, что он горячо произнес про себя:

«Человек – существо трех измерений – не в силах осознать высшие законы бытия и творения. Отметаю звериную психологию Ветхого Завета, но всецело приемлю христианство и православие!»