Два года пролетели незаметно. Скоро исполнится тридцать, думал капитан, а по службе, хоть она и идет своим чередом, особых успехов нет и не предвидится. С горечью наблюдал он, как однокашники по академии продвигались по служебной лестнице, получали новые чипы и очередные воинские звания. Так уж устроена армейская служба, она приносит офицеру удовлетворение, если его добросовестность и рвение своевременно отмечаются старшими командирами и соответственно поощряются. Порой Деникина охватывало уныние, когда он видел, что значительно уступавшие по общей подготовке и культуре обходят его. На душе начинали, скрести кошки, хотя «черной» зависти он не испытывал, да и боль, причиненная ему в академические годы, потихоньку проходила, теряла былую остроту.
Причисление к Генштабу
Особенно угнетающе действовали унылые осенние вечера. Тянуло к уединению, раздумьям. В один из таких вечеров 1901 года, взяв перо и лист бумаги, — будь что будет, — он начертал: «Алексею Николаевичу Куропаткину». Так начиналось его письмо военному министру России. В нем были вот такие строки: «А вот с вами мне говорить трудно». С такими словами обратились ко мне Вы, Ваше Превосходительство, когда-то на приеме офицеров выпускного курса Академии. И мне было трудно говорить с Вами. С тех пор прошло два года, страсти улеглись, сердце поуспокоилось, и я могу теперь спокойно рассказать Вам всю правду о том, что было». Далее в письме излагалась известная уже история со списками. В свое время она наделала немало шума, так что Куропаткин ее вряд ли забыл. Во всяком случае, как потом узнал Деникин, министр сразу же направил его письмо в Академию Генштаба, где Сухотина уже не было.
Конференция Академии Генштаба подтвердила справедливость письма. Куропаткин, к чести его, при первом же посещении царя, «выразив сожаление, что поступил несправедливо», попросил разрешения причислить капитана Деникина к Генеральному штабу. Буквально за несколько дней до нового, 1902-го, года от друзей из штаба Варшавского округа поступила телеграмма. В ней было поздравление «причисленному к Генеральному штабу капитану Деникину». Вот уж сюрприз! По правде герой-именинник давно утратил всякие надежды на перемены в судьбе…
Новый год Деникин отметил с исключительным подъемом. А через несколько дней, распрощавшись с бригадой и друзьями, прибыл в Варшаву и представился по месту повой службы. Летом 1902 года получил назначение в Брест-Литовск, в штаб 2-й пехотной дивизии. Однако задержался там недолго, ибо как раз к тому времени подоспела пора командовать ротой, в соответствии с цензом.
Согласно существовавшему порядку, это была обязательная ступенька для любого выпускника Академии Генштаба, без прохождения которой он не мог продвигаться дальше по службе. Рота — важнейшее звено в многообразной армейской цепи, своего рода модель всех более крупных воинских подразделений. Командир ее обязан в совершенстве владеть искусством управления. Самое же главное, начальствуя над ротой, напрямую сталкиваешься с солдатом, изнутри познаешь его службу, особенности его армейского быта. Только пройдя через это, офицер становится подлинным профессионалом.
Осенью 1902 года капитан Деникин возвратился в Варшаву и вступил в командование ротой 183-го Пултусского пехотного полка. К новому назначению отнесся чрезвычайно серьезно. Это реальная была возможность проверить свои командирские способности, проявить себя в новом качестве. С первого дня Антон Иванович окунулся в повседневный быт роты, боевую учебу, близко к сердцу принял нужды солдата, изучая до этого почти неведомый ему пласт армейской жизни с цепкостью прирожденного аналитика. Проблему рассматривал глубоко, всесторонне, интересовался, как обстоит дело не только в полку и округе, по и во всей русской армии, а также за рубежом. Оказалось, в России армия комплектуется в соответствии с социальным составом населения страны: 80 % — из крестьян, 10 % — из рабочих и 10 % — из прочих слоев и классов. Следовательно, в основе своей она крестьянская и, кроме того, русская по национальному признаку, ибо многие другие народности по разным причинам, в армию не призывались. Но и в тех подразделениях, где служили солдаты разных национальностей, почти никаких трений между ними не возникало: русские, составлявшие большинство, в казарменном быту проявляли исключительную терпимость к иноплеменникам и иноверцам.