Генерал Деникин. Симон Петлюра

А в это время на Юго-Западном фронте, в состав которого входила Железная дивизия Деникина, искали виновников зимних провалов. Козлом отпущения был объявлен В. Драгомиров. Его сместили с поста начальника штаба фронта и послали командовать 8-м корпусом. Главком Иванов обрушился с обвинениями на Брусилова. Его начальник штаба Ломновский, обиженный несправедливостью, оставил свой пост и принял под свое начало 15-ю дивизию. Ставка, однако, стала на сторону Брусилова. На линии Юго-Западного фронта в это время продолжались позиционные бои.

Из письма А. И. Деникина К. В. Чиж:

«4 марта 1916 года. 2 марта ранен навылет легко в правую руку осколком шрапнели; кость не задета, сосуд пробит, но, молодчина, сам закрылся. Даже температура не поднимается выше 37,4. Ложиться не надо. Продолжаю командовать».

Одновременно он все пристальнее вчитывался в ответные письма Ксении Васильевны, пытаясь найти в них «ответа на вопросы незаданные и думы невысказанные». А они уже назрели и невольно начинали срываться с копчика пера, обретая характер робких полупризнаний. Нет, на бумаге все выходило не так. Слова не могли передать всех его чувств. И, конечно, Ксения Васильевна не догадывается о том, что творится в его душе, а раз так, то и не может ответить ему. Ответить на неотвязный, мучающий его вопрос. Деникин вчитывался в ее письма в надежде обнаружить в них то, что было ему так необходимо, по… напрасно. Он никак не мог обрести решительность и мужество. Боевой офицер, генерал, не раз смотревший смерти в глаза, бросавший в огонь сражений тысячи людей, он теперь испытывал робость и совершенно не свойственные ему колебания. В еще одном мартовском письме он чуть было осмелел, достаточно прозрачно обмолвившись: «Я не хочу врываться непрошеным в Ваш внутренний мир».

А тут опять резко ухудшилось здоровье матери. Доктор, считая, что конец близок, вызвал Антона Ивановича в Киев. 27 марта, сообщая об этом Ксении Васильевне, он писал: «По-видимому, он (доктор. — А. К.) ошибся во времени. Идет медленное умирание, но определить конец нельзя. Мне не придется закрыть глаза бедной старушке, так как через 4–5 дней возвращаюсь в дивизию. В исходе третий месяц тяжелого, беспомощного положения ее. А кругом кипит жизнь, светит яркое солнце и надвигается радостный праздник. Никакое неверие не может развенчать обаяния этого праздника весны, Воскресения, возрождения. Встретим Пасху на позиции, в маленькой церковке, укрытой в лощине, но привлекающей изрядно внимание австрийцев».

Под влиянием ли нахлынувших весенних настроений, то ли томимый страхом неумолимо приближающегося одиночества, то ли под напором обуревавших его чувств, он наконец отважился на необычное откровение: «А мысль, — заключал он письмо, — будет далеко, далеко, разделенная между двумя дорогими образами — догорающим и тем, другим, который так близко вошел в мою жизнь».

В ответных письмах Ксении Васильевны по-новому зазвучали ноты теплоты, внимания, нежности. Однако они выражали не влюбленность, а скорее просто теплое отношение к тому, кто когда-то был любимым «дядей Антоном», кто относился к поколению ее родителей, в ком видела она верного друга, готового всегда ей подставить плечо. Опа высоко ценила его безупречную честность, боевую доблесть. Но и только. Антон Иванович, конечно, понимал это. Тяготила его и большая разница в возрасте между ним и Ксенией, и собственная репутация неисправимого холостяка: ведь надо будет как-то объяснять, почему он до сих пор не женат. И все-таки он понимал, что момент назрел и больше медлить нельзя, нужна решительность, иначе никогда уже не обрести своего счастья. И пусть даже она не ответит на его порыв, как ему хотелось бы. Что ж… В конце концов, говорят же люди: «Стерпится — слюбится».

И 4 апреля 1916 года, под звуки доносившихся откуда-то с дальних позиций пушечных раскатов, пулеметной дроби и одиночных ружейных выстрелов, Антон Иванович написал письмо, в котором наконец-то прямо затронул «тот не высказанный, по давно уже назревший вопрос». «…Вы, — обращался он к ней, — большая фантазерка. Я иногда думаю: а что, если те славные, ласковые, нежные строчки, которые я читаю, относятся к созданному Вашим воображением идеализированному лицу, а не ко мне, которого Вы не видели шесть лет и на внутренний и внешний облик которого время наложило свою печать. Разочарование? Для Вас оно будет неприятным эпизодом. Для меня — крушением… Письмо придет к Пасхе. Христос Воскресе! Я хотел бы, чтобы Ваш ответ был не только символом христианского праздника, но и доброй вестью для меня».