Генерал Деникин. Симон Петлюра

Может быть, рождены эти строки под впечатлением беспросветной нужды и столь глубоко тогда тронувшей Антона смерти отца? Хотя уже и престарелый, Иван Ефимович был еще крепок здоровьем, силен, поэтому кончина его воспринималась как внезапная. Трагическую развязку ускорил случай. Гуляя по улице, отец и сын натолкнулись на парня лет пятнадцати, плачущего над тяжелым мешком с мукой, который он никак не мог взвалить себе на плечи. Деникин-старший взялся помочь, поднял мешок, и тут у него выскочила большая грыжа. Он занемог. Из-за отсутствия денег лечился народными средствами. Но к весне 1885 года сильные боли свалили отца. Врач определил — рак желудка. Иван Ефимович заговорил о скорой смерти. Сердце Антона наполнилось жгучей болью. Между тем отец наставлял его: «Скоро я умру. Оставляю тебя, милый, и мать твою в нужде. Но ты не печалься. Бог не оставит вас. Будь только честным человеком, береги мать, а все остальное само придет. Пожил я довольно. За все благодарю Творца. Только вот жалко, что не дождался твоих офицерских погон…»

Шли дни великого поста. Отец часто молился вслух: «Господи, пошли умереть вместе с Тобою…» То ли по самовнушению, то ли по милости Божьей, но его желание исполнилось: он скончался в страстную пятницу, когда Антон был в церкви на выносе плащаницы и пел на клиросе. Похоронили его на третий день Пасхи под траурный марш военных музыкантов и трехкратные залпы сотни пограничников. Могильную плиту увенчали слова: «В простоте души своей он боялся Бога, любил людей и не помнил зла».

Материальное положение семьи резко ухудшилось. Из пенсии отца мать получала лишь 20 рублей в месяц. Антону пришлось репетировать двух второклассников. По окончании занятий в училище он бегал по урокам. Подопечные жили в разных концах города. Уставал смертельно, но в месяц зарабатывал 12 рублей. Так перебивались года два. А потом мать упросила директора училища разрешить ей взять на постой учеников. Их было восемь человек, каждый платил за жилье и питание по двадцать рублей в месяц. Как признанного «Пифагора», директор назначил Антона «старшим» по квартире. Закончилась беспросветная нужда, а вместе с нею и детство. В 15 лет, выполняя завет отца, Антон и вовсе стал опорой матери, взрослым самостоятельным человеком, которого уже никто не «пилил».

Наверное, в поисках приработка Антон посылал свои стихи в журналы, в частности, в «Ниву». Но никто и никогда ему не ответил. А в 15 лет он и сам одумался, охладел к поэзии. Переключился на прозу. Перечитав Жюль Верна, взялся за Л. Н. Толстого. «Проглотил» и роман «Анна Каренина», запретный тогда для столь юного возраста. Ушел с головой в дискуссии, кипевшие вокруг литературных произведений. Читал что попало, бессистемно. Но политикой не увлекался, поскольку главным в ней для окружавших его приятелей-поляков оставался вопрос о независимости Польши, а говорить с ним на эту тему они избегали.

В годы учебы Антон поддерживал с товарищами ровные и хорошие отношения, независимо от их национальности. Сверстники уважали его за прямоту, самостоятельность. С поляками Деникин всегда разговаривал по-польски, хотя в обстановке проводившейся тогда политики русификации Польши это категорически запрещалось, особенно в степах учебного заведения. Но с русскими — по двое-трое в классах — тоже говорил по-русски, несмотря на то, что в силу своей малочисленности они стремились подделываться под поляков — «ополячиваться». За это он подтрунивал над ними, а «при благоприятном соотношении сил», случалось, и поколачивал. После одной такой сценки товарищ из поляков, пожав ему руку, сказал: «Я тебя уважаю за то, что ты со своими говоришь по-русски». И евреев, составлявших почти половину населения городков и учившихся в училищах, воспринимал только по товарищеским качествам. «Еврейского» вопроса в учащейся среде не существовало.

Переехав в Лович и поступив в седьмой класс тамошнего реального училища, Антон поселился на квартире. Он стал «старшим» над двенадцатью учениками. За эту должность вполовину сокращалась плата за содержание, что для юноши было далеко не маловажно. Он обязан был поддерживать порядок и, главное, в одной из граф ежемесячной отчетности указывать «уличенных в разговоре на польском языке», то есть заниматься откровенным доносительством. Рискуя лишиться «доходной» должности, Антон неизменно, однако, писал: «Таких случаев не было». Однажды его вызвал директор Левшин: «Я знаю, что это неправда… Вы не хотите попять, что этой меры требуют русские государственные интересы: мы должны замирить и обрусить этот край». Но Антон продолжал упорно проводить свою линию. С должности его так и не сместили до конца учебы — то ли директор вызывал его ради формы, то ли, зная Антона еще с Влоцлавского училища, уважал и по-своему любил его.