Генерал Доватор (Книга 2, Под Москвой)

- За то, что ты хотела бы остаться здесь, я для тебя ничего в жизни не пожалею. Но у нас, Аня, тут есть кому стрелять. Зараз, если все жинки приедут на фронт, некому будет землю пахать, пацанов нянчить. Зараз тебя народ послал. Ты приедешь и расскажешь, якими ты нас видела.

За окном послышался конский топот, Анна вздрогнула и тревожно прижалась к Захару. Бережно отстранив жену, Торба вышел в сени.

Через минуту он вернулся. На короткое мгновение за стеной цокнул подковами конь. Анна, удерживая зябкую дрожь, встревоженно посмотрела на Захара.

- Ехать треба, Аня, - ответил он коротко и, сняв висевшую на спинке стула гимнастерку, быстро надел ее.

Ни о чем не расспрашивая, Аннушка подала ему сначала полушубок, потом полевые ремни, шашку. Он быстро и ловко надел все это и уже завязывал на груди ремешки бурки.

- Можно проводить тебя, Захар? - смущенно и грустно спрашивает Анна.

- Не можно, Аня. Там кони готовы. Да и холодно, и пропуска ты не знаешь. Побереги сына, Аня, - обернувшись от порога, медленно выговорил он последние слова и скрылся за дверью.

Все было похоже на тяжелый сон.

Аннушка расслабленно присела на скамью. Вяло протянув руку, взяла оставшуюся половину яблока, но, поднеся ее к губам, вдруг уронила голову на стол и тихо заплакала.

На улице стояла морозная светлая ночь. Точно во сне, Анна слышала протяжную команду:

- Справа рядами, ма-а-арш!!!

Потом от конского топота долго вздрагивали стены хаты. На дворе горланил петух и, так же как на Кубани, лаяли собаки. Были слышны одиночные выстрелы, шум моторов, скрип санных полозьев и приближающийся гул артиллерийской стрельбы.

В комнате было уютно и тихо. На столе ярко горела лампа, и свет ее, ровный, немеркнущий, звал к жизни и счастью.

ГЛАВА 8

Разведчики уже выводили из колхозной конюшни лошадей, когда подошел Торба. У широко открытых дверей он встретил Кушнарева. Какая-то женская фигура шмыгнула мимо него и скрылась за стеной. Разглядеть ее Захар не успел. Здороваясь с Кушнаревым, спросил:

- Куда будем двигаться?

- Пока со штабом. Кажется, пойдем на Чесмино.

Кушнарев придавил брошенный на снег окурок и, обернувшись к Захару, словно извиняясь, добавил:

- Тут Оксана была... Хотела с нами ехать, но нет свободного коня. Пошла в медэскадрон. В полк ей надо.

- А разве она вчера не уехала машиной? - спросил Торба.

- Да нет, осталась... - как-то неопределенно ответил Кушнарев. - Ну, как жинка? Попрощались? - И, не дожидаясь ответа, участливо сказал: - Ты, пожалуй, можешь, остаться. Завтра догонишь...

- Нет, Илья, вертаться я не люблю, - сухо возразил Торба и подстегнул нагайкой чью-то неохотно идущую на поводу лошадь, как бы подхлестывая этим жестом свою бунтовавшую волю, укрощая вспыхнувшее желание вернуться, побыть еще два часа вместе, а потом с измятым сердцем рвать коню губы и в бешеной скачке догонять товарищей. Он быстро овладел собой и, оправляя под буркой скрипящие ремни, сказал:

- Вместе поедем, Илья.

- Вместе, Захар, - в тон ему отозвался Кушнарев.

Он понимал состояние своего друга. Хотелось сказать многое, но подходящие слова в эту минуту куда-то разлетелись.

Метя полами широких бурок снег, они неторопливой, вразвалочку, кавалерийской походкой, плотно, плечом к плечу, пошли к поджидавшим их коням.

Подав команду, Кушнарев вывел эскадрон за околицу. Конница мерной поступью двинулась к ближайшему лесу. В непрекращающемся гуле отдаленной артиллерийской канонады ракетные вспышки бросали в небо голубоватые отсветы. Впереди слышался грозный шум, скрежет танковых гусениц сливался с грохотом выстрелов, криками солдат, стуком топоров, топотом конских копыт и с треском падающих деревьев.

- Ты говоришь, Захар, что вам было тяжело расставаться? - спросил Кушнарев Торбу, когда они днем остановились кормить лошадей. Друзья сидели в лесной землянке в ожидании дальнейших приказаний и грелись около походной железной печки.

- Слов нет, як тяжело. О себе я даже мало, Илья, думаю...

- А ты когда-нибудь о смерти думал?

- После того як придушил немецкого полковника и видел, як они издевались над Оксаной, я зараз перестал думать о смерти. Нет, хотя, пожалуй, думаю, но та друга думка.

- Какая же это думка?

Торба подбросил в печку несколько чурок и со стуком закрыл дверку.

- А така, щоб не бояться смерти, щоб это было - тьфу! Когда этого человек достигнет, он долго будет жить.

- Ну, это не совсем так. Гибнут и храбрецы, - возразил Кушнарев.

- Не спорю, но храбрые и после смерти живут. Помнишь, що сказал на партийном собрании генерал Доватор? Храбрость - это ответственность за то, что тебе поручено делать.

- Это верно, Захар. Вот ты вспомнил, как немецкий полковник издевался над тобой и Оксаной. Она мне об этом рассказала. Я тебя считаю не только другом, братом, но и настоящим человеком. А я вот сомневаюсь, правильный я человек или нет.

- Ты, Илья? Ты - правильный! За таких, як ты, я готов голову в кусты кинуть. Ты говоришь, що я настоящий. Нет. Я хочу им быть, а сам думаю, ще у меня на хребту щетины колючей богато, подпалить надо трошки.