Генерал Ермолов

Персидская конница вызвала общее одобрение членов русской миссии. А вот артиллерия оказалась ниже всякой критики: из восемнадцати орудий было сделано по шесть выстрелов и все — мимо цели! Это, однако, отнюдь не смутило принца.

— Между прочим, ваше превосходительство, русские научили нас завести артиллерию, — сказал Аббас-Мирза.

— Мы научили вас, а вы показали пример другим: вот уже и туркмены просят завести у них артиллерию.

Чтобы понять смысл этой остроты Ермолова, скажу, что туркмены были злейшими врагами персов.

— К кому же обращались они с этой просьбой? — спросил принц Аббас-Мирза.

— Ко мне, естественно, — ответил Алексей Петрович и раскатисто рассмеялся, — а я перед отъездом к вам приказал заняться этим заступившему моё место начальнику.

После смотра войск и артиллерии его превосходительство был приглашён его высочеством на чай и шербет. Аббас-Мирза принял русского посла ажурной беседке в саду, из которой открывался прекрасный вид на город. По правилам персидского двора он не мог сидеть за одним столом с неверными. Исключение делалось для Ермолова, а он явился на прием почти со всей свитой. В результате принцу не удалось унизить русских и поддержать на высоте в глазах подданных представление о своём величии и могуществе.

Скоро раздосадованный Аббас-Мирза стал прощаться и хотел уехать из сада один. Ермолов разгадал его нехитрый замысел, дал знак своему ординарцу, и рядом с лошадью принца оказалась лошадь посла. Они покинули сад вместе.

Всё это раздражало персов, но они вынуждены были скрывать своё недовольство.

Однажды заспорили, чьё подданство предпочел бы народ мусульманских территорий, завоеванных Россией во время минувшей войны, имей он возможность выбирать. Наследник убеждал Ермолова, что, несомненно, его симпатии были бы на стороне Персии, ибо российский «образ правления… не сходствует с их нравами и их ожесточает».

— Сожалею, ваше высочество, что вы получили ложное представление о русском правлении… — парировал посол. — Не буду осуждать я персидское правительство, но думаю, и наше нельзя обвинить в том, что оно может кого-либо лишить чести, ибо законы связывают своеволие каждого, тогда как вы и честь отъемлете, и жизни лишаете по произволу.

У нас собственность каждого ограждена, и никто коснуться её не смеет, поскольку законы того не допускают.

У вас нет собственности, ибо имущество каждого принадлежит вам, лишь бы на то была воля ваша, хотя и неосновательная и пристрастная.

У нас нельзя тронуть волоса.

У вас ограждается от произвола один сильный, которого оскорбить опасно.

Я не думаю, что неограниченное самовластие могло быть привлекательным, не слышал, чтобы оно было залогом выгод народа^{402}.

Вряд ли Алексей Петрович Ермолов, умнейший современник Михаила Михайловича Сперанского, не видел того, что видел сам великий реформатор, считавший отечественную политическую систему несомненной деспотией. Думаю, ничем другим такую позицию посла не объяснить, как необходимостью отстоять интересы империи на Кавказе. Впрочем, его политические взгляды довольно часто не совпадали с взглядами не только тех, кого до недавнего времени называли «представителями передовых кругов России», но и с позицией его друзей (Михаила Семеновича Воронцова, Дениса Васильевича Давыдова, Арсения Андреевича Закревского, Павла Дмитриевича Киселева, Ивана Васильевича Сабанеева), которых ныне считают не оппозицией его величеству, а оппозицией его величества^{403}.

Его высочество принц Аббас окончательно отбил у Ермолова желание оставаться в Тавризе. Однако следовало дождаться сообщений из Тегерана, чтобы узнать о намерениях шаха…

Молодые русские офицеры посольства жили все вместе в одной большой палатке. К ним часто заходил Ермолов. В дневнике Николая Николаевича Муравьева есть такая запись: «Третьего дня Алексей Петрович пришел к нам в кибитку рано поутру, разбудил всех и пробыл у нас до самого вечера. Разговоры беспримерного сего человека наставительнее самых лучших книг. Мы заслушались и удивлялись необыкновенному уму и дару его»^{404}.

Здесь, в русском посольском лагере близ Тавриза, возможно, был сделан самый первый шаг в оформлении кавказского сообщества «ермоловцев», как назвал ближайшее окружение генерала Вильгельм Карлович Кюхельбекер.

24 мая Ермолов получил известие, что шах Фетх-Али примет его в долине Султании, куда персидский двор переселялся из Тегерана, спасаясь от несносной летней жары. А это означало, что «настоящая фарса» только начинается. Принимая это сообщение из рук Мамед-Али-бека, Алексей Петрович рассказал ему о тайном надзоре, под которым находилось посольство со времени прибытия в Тавриз, и попросил передать великому визирю, что если и в последующие дни своего визита в Персию он столкнется с чем-то подобным, то сочтёт это за нарушение дружественных отношений и «начертает себе другой образ поведения»^{405}.

Чтобы хоть как-то разрядить ситуацию, мирза Безюрг посоветовал принцу Аббасу отправить к русскому послу приглашение на загородную прогулку. Ермолов отказался, сославшись на плохое самочувствие.