Генерал и его армия

Однако голос вернулся. С новой бодростью диктор читал о награждениях и повышениях, и генерал - как сквозь вату - опять услышал о себе, а скорее почувствовал на плечах некое прибавление тяжести, а на груди - легкое жжение привернутых к кителю наград. Все это надобно было как-то переосмыслить и как-то примерить к себе, словно бы Героем и генерал-полковником стал не он, Кобрисов, сидевший на разостланной шинели со стопкой в руке, а некто другой, стоявший сейчас в вышине, над дымными, чадными полями сражения, как над расчерченной стрелами картой...

Он не сразу почувствовал, как Донской взял его руку со стопкой и наливает ему из бутылки.

- Товарищ командующий, за вас хотим... Разрешите? - кажется, в третий раз он говорил, глядя восхищенно и преданно. - А я бы добавил - за перспективу. За генерала армии Кобрисова. За командующего фронтом. Я серьезно.

Сиротин и Шестериков сидели, раскрыв одинаково рты, на лицах блуждали одинаковые блаженные улыбки.

- За ореликов надо бы, - сказал генерал, насупясь. - Которые жизнь отдали, но обеспечили победу.

Сиротин и Шестериков слегка посуровели и спешно себе налили из фляжки.

- Тем самым и за вас, - сказал Донской с нажимом в голосе.

-- "Тем самым"!.. Мы-то тут при чем?

Глаза адъютанта сделались строгими, в них появился металлический блеск.

- Чужого не берем, товарищ командующий, - сказал он твердо, поднимая стопку. - Виноват, у меня свое мнение.

В его строгих, в его преданных глазах, однако ж, мог прочесть генерал мучительную, судорожную работу мысли: "А действительно - мы-то при чем? И кто его в список вставил? Ватутин - по старой дружбе, на прощанье? Или - сам Жуков, в виде отступного? А может быть... Нет, не может быть. Ну, не может Верховный всех упомнить! А скорей всего - просто машинка сработала. Пока мы тут двое суток шкандыбали... Ах, как чисто сработала! Снятие-то еще не оформили, не согласовали, а новый еще не стал на армию... А Москве - что? Москва смотрит - чья армия Тридцать восьмая? Кобрисова? Звезду ему на грудь, этому Кобрисову. И на погон заодно. Что мы, не знаем, как это делается?" Впрочем, возможно, и не об этом думал адъютант Донской или не только об этом, а еще и о том, как он теперь пройдет по ковровым дорожкам Генштаба, чуть позади генерала и чуть поодаль, все остается прежним, ничего не меняется, лицо и походка те же, но смысл-то - совсем другой!

-- За ореликов, - повторил генерал тоном приказа.

Адъютант Донской склонил голову, подчиняясь с видимой неохотой. Все выпили и зашарили вилками в банках.

- Значит, говоришь, чисто сработала машинка? - спросил генерал, усмехаясь. Глазки его, из-под толстых бровей, блеснули озорством и злорадством.

Донской замер с куском во рту, щеки у него ярко вспыхнули пятнами. И, глядя на его растерянную, чеканность утратившую физиономию, генерал ощутил, как в нем самом поднимается волна грозного веселья, мстительной радости, жгучей до слез, поднимается и несет его.

- Не бурей, Донской, не бурей! - Он хлопнул адъютанта по плечу, отчего тот мало не сломался в спине. - Верно говоришь: свое берем! Чисто, не чисто, а пускай нам хоть кто словечко скажет. Чихали мы с высокого косогора! Мы еще за этот Мырятин попляшем, верно?!

Он потянул из-за воротника салфетку. Шестериков, с радостно вспыхнувшей улыбкой, кинулся к нему.

- Дайте сменю, Фотий Иваныч. Немножко желеем залили.

- Ступай ты... со своим желеем!

Кряхтя, багровея лицом, генерал поднялся на ноги. Шестериков и адъютант вскочили тоже и поддержали его под локти. Он вырвался от них и, скомкав салфетку в кулаке, погрозил этим кулаком кому-то вверх, в пространство.

- Чихали, говорю! Вот что главное... С высо-окого косогора!

"Никак, он и в самом деле плясать собрался? - подумал адъютант Донской почти испуганно. - А ведь с него, черта, станется".

Генерал, притопнув, взмахнул салфеткой и запел хриплым, не прокашлявшимся баритоном:

Ах, мы ушли от пррроклятой погони,

Перррестань, моя радость, дрррожать!

Нас не вввыдадут верррные кони,

Воррроных - уж теперь не догнать!..

Трое спутников его встали навытяжку, не зная, куда себя деть; между тем на них уже обращали внимание - подходили солдаты, оставившие свои зенитки, подходили робко женщины с огородов, воткнув в землю свои лопаты, притормаживали проезжавшие шоферы - и все смотрели, как грузный, хорошего роста генерал приплясывает около разостланной скатерти с выпивкой и закусками, взбрыкивая начищенным сапогом и помахивая над головою салфеткой.

Застелю мою бричку коврами,

В гривы конские - ленты вплету,

Пррроскочу, прррозвеню бубенцами

И тебя подхвачу налету!..