Генерал Коммуны

В батальоне Луи мало с кем разговаривал, не умел отвечать на шутки товарищей. Он тосковал, вспоминая терпкие ароматы дерева, лака. И дуб, и ясень, и бук имели свои едва различимые запахи. Больше всего Луи боялся, что ему поранят руку. Тогда прощай все мечты! Бомбардировка приводила его в ужас. Заслышав гудение и визг снарядов, он мчался в глубь каземата. Коммунары во главе с Жаном Ехидкой, тонким болезненным юношей, отчаянным смельчаком, острым на язык задирой, требовали, чтобы капитан Нерваль выгнал Рульяка из батальона. Нерваль наотрез отказался:

— Нет, Рульяк наш парень. В конце концов он поймет, что это за штука — Коммуна.

Член Совета батальона Поль Мио несколько раз пробовал говорить с Луи о Коммуне, но тот угрюмо молчал, глядя куда-то в сторону. Проходило время, пальцы Луи теряли ловкость, и едкий воздух, пропитанный гарью, все реже напоминал ему нежные запахи дерева и красок.

С апреля 128-й батальон не покидал передовой линии. В батальоне едва оставалась сотня человек, но у Коммуны не хватало резервов. Каждому приходилось драться за себя и за своих убитых товарищей.

Наконец сегодня вечером капитан Нерваль получил приказ немедленно явиться с батальоном в штаб. 128-й сдал позицию маленькому резервному отряду. Луи решил, что их отправят домой в отпуск. Сразу позабылись страхи прошедших дней. Веселый, он шагал в строю, то и дело сбиваясь с ноги, ибо смотрел не вперед, а по сторонам, различая вдоль дороги на темно-синем фоне неба очертания каштанов, шелестевших тонкой сочной листвой раннего лета.

Они подошли к замку Ла-Мюэт, где был расположен штаб Западного района. Просторный двор освещался несколькими кострами. Подле костров отдыхали ординарцы.

Батальон остановился у крыльца, и бойцы вспомнили, как месяц назад, солнечным апрельским днем, они, двести пятьдесят веселых ребят в новеньких, мундирах, выстроились, распевая «Марсельезу», перед вот этим крыльцом. Командующий армией Ярослав Домбровский и член Коммуны Верморель под звуки оркестра передали капитану Нервалю шелковое красное знамя, сверкающее на солнце. Теперь оно висит неподвижно, дырявое от пуль, изорванное и прокопченное, как их мундиры.

В огромном мрачном дворе отряд казался маленькой кучкой.

На крыльцо вышли три человека. Один из них, низкорослый, худой, поднял руку.

— Домбровский! — понеслось по рядам.

Домбровский остался прежним. Под знакомым, спокойным взглядом его светлых глаз исчезала усталость и грусть, словно батальон становился таким же, каким был месяц назад. В свое время весть о назначении Домбровского командующим привела их в недоумение. У каждого из них были свои счеты с Версалем, общей была ненависть к правительству измены и предательства. Он же был иностранцем и, казалось, не мог иметь своей личной ненависти, и это вызывало недоверие до тех пор, пока они не убедились в его преданности.

Они полюбили в Домбровском все: его мужественное красивое лицо, и резкий акцент, и молчаливость, и редкие шутки. О его хладнокровии и храбрости ходили легенды, за ним были готовы идти куда угодно.

— Граждане! — сказал Домбровский быстро и деловито, и все подались вперед, толкая передних. — Граждане! Нам нужно сегодня энергичной вылазкой очистить Соблонский парк от версальцев, чтобы не дать им закрепиться под бастионами. Один батальон смельчаков, внезапный натиск — и дело будет сделано. Эту операцию доверили сто двадцать восьмому батальону. Я буду командовать вами.

Маленький белокурый поляк чем-то напомнил Луи Рульяку хозяина Кодэ в те минуты, когда старик начинал какую-нибудь новую интересную работу, — лица обоих выражали уверенность опытных мастеров.

— Ур-ра! Да здравствует Домбровский! Ура! Да здравствует Коммуна!

Полузабытое радостное рабочее возбуждение охватило Рульяка. Он высоко подкинул кепи и ловко поймал на дуло.

В столовой при штабе был приготовлен ужин для того, как заявил Ехидка, чтобы они не стали кушать версальцев живьем и не попортили себе желудков.

В то время когда Луи был в столовой, Нерваля остановили члены Совета батальона. Они заявили решительно:

— Гражданин командир, Совет батальона считает, что гражданин Рульяк недостоин участвовать в сегодняшней вылазке.

Нерваль сдвинул кепи, досадливо почесал седой ежик.

— Пожалуй, что так, ребята, — сказал он.

Когда коммунары возвращались во двор, Рульяка подозвали члены Совета.

— Луи, — сказал ему, неловко усмехаясь, один из них, — ты получил заслуженный отпуск: Нерваль приказал тебе отправиться в город на отдых до завтрашнего вечера.