Генерал Коммуны

Луи согласился, — ему все равно нечего было делать. Он сбегал домой за ружьем, и они пошли.

Им отворила дверь молодая толстая женщина в наспех накинутом халате. Урбэн приказал ей немедленно разбудить хозяина. Они остались ждать в гостиной. Луи оглядел мебель. Среди тяжелых и безвкусных обрубков он сразу заметил в углу два кресла. Они были из розового дерева и поразили его изяществом отделки. Присев перед ними на корточки, Луи стал поворачивать их во все стороны, щелкая языком от восхищения. Он нежно вытирал кончиками пальцев пыль с деревянных лепестков, поглаживал обломанные бронзовые накладки. Форма ножек, резьба и лак болезненно напоминали ему работу Кодэ. Это было изделие талантливого художника, и Луи озлился, видя залитую вином обивку из венецианского бархата.

В соседней комнате послышались шаги. Урбэн сердито цыкнул, и Луи должен был подняться и отойти в сторону. Вошел любезный свежевыбритый мужчина, что-то жуя на ходу.

— А, мой друг Урбэн, очень рад вас видеть, — весело начал он.

— Сомневаюсь, — многозначительно ответил Урбэн. — Гражданин, ты читал декрет Коммуны?

— Что вы имеете в виду? — осторожно спросил Пешар, продолжая жевать. На его щеке перекатывался бугор.

— Если ты, гражданин, не откроешь фабрику, она перейдет в руки народа.

Пешар вынул платок и вытер кончики пушистых усов.

— Друг мой, — снисходительная усмешка мелькнула в глазах фабриканта, — боюсь, что вы неправильно поняли декрет.

Урбэн достал из кармана смятую газету, аккуратно расправил ее.

— Читай!

По мере того как Пешар читал, они начинали понимать, что все не так просто, как им казалось.

Декрет уполномочивал Синдикальные палаты составить статистические данные о покинутых мастерских, а также об их инвентаре, о состоянии машин и представить доклад о практических условиях, при которых возможно было бы пустить в ход и в эксплуатацию эти мастерские, но уже не покинувшими их хозяевами, а кооперацией рабочих, которые работали в них.

Пешар любезно вернул газету, прищурился:

— Как видите, это еще долгая песенка.

Медленно шевеля губами, Урбэн перечитывал декрет. Шея его багровела.

— Ничего, — наконец сказал он, — мы допоем ее, гражданин. Фабрика будет наша.

Пряная любезность Пешара мгновенно исчезла.

— Ваша? — крикнул он. — Никогда! Коммуна десять раз успеет сдохнуть!

К удивлению Рульяка, Урбэн не рассердился, а спокойно сказал:

— Собирайся, гражданин Пешар.

— Куда?

— Пойдем на фабрику, там соберется народ. Ты расскажешь нам, как ждешь версальцев, объяснишь, как нам жить без работы.

Пешар подошел к Урбэну и что-то зашептал ему на ухо.

— Это как понимать?! — Урбэн яростно стукнул костылем. — Подкупить нас захотел? — Он повернулся к Луи: — Если эта лакейская душа не пойдет сейчас на фабрику, стреляй в него, и пускай господь бог потом разбирается, кто из нас был прав.

Пешар, побледнев, попятился в угол, схватился за кресло. Он с такой силой сжимал спинку, что тонкие резные кисти затрещали. Луи выдернул из его руки кресло, отставил в сторону, сорвал с плеча ружье.

На маленькой площади у ворот фабрики шумела толпа рабочих. Увидев Пешара, они смолкли, расступились, давая дорогу. Пешар молча вынул связку ключей.

— Я уступаю насилию, — сказал он. — Вы ответите за это, Урбэн!

— Ты уступаешь народу! — крикнули из толпы.

Урбэн засмеялся:

— Перед кем мне отвечать, господин Пешар? Мы-то и есть Коммуна.

Ворота во двор, скрипя, распахнулись, Урбэн поставил у ворот охрану и вместе с Луи отправился в мастерскую. Они остановились у большого пресса. В цехе остро пахло кожей, сыростью. Повсюду лежала густая пыль. Кто-то распахнул окно, и свежий ветер ворвался в помещение, всколыхнул застоявшийся воздух. Урбэн тряпкой обтирал рукояти.

— Соскучился без меня, старик, — приговаривал он, поглаживая огромный штурвал пресса.

Люди кругом точно так же вытирали свои станки. Лица у всех были довольные, озабоченные.

Один из рабочих спросил Урбэна:

— А если Пешар уйдет, что нам делать?

— Сами будете работать, — не задумываясь отвечал Урбэн. — Лучше хромать, чем сиднем сидеть.

Он рассказал про Луврские оружейные мастерские: там рабочие выбрали контрольную комиссию, утвердили устав и управляют сами.

— А на почте? — поддержал его кто-то. — Простой чеканщик Тейс заворачивает всей почтой Парижа, да еще как! Почтальоны помогают ему, и дело идет на лад.

В это время откуда-то вынырнул Пешар.

— Имейте в виду, я иду жаловаться в Коммуну.

Все молча ждали ответа Урбэна. Снова робость охватила людей. Рабочие никак не могли привыкнуть, что они стали единственными хозяевами всех этих мастерских, складов с кожей, машин, что все это принадлежит им, и они могут начать работать хоть сейчас, и никто их не выгонит, не арестует.

Урбэн вытер тряпкой перепачканные руки.

— Лучше всего тебе обратиться к Серрайе, — раздумывая, сказал он. — Серрайе заведует Комиссией труда. Между прочим, он как раз сапожник. — Раздались смешки. — Он тебя очень хорошо поймет. Запомни, Пешар, — Огюст Серрайе.

Фабрикант удалился под общий смех. Мальчишки провожали его до самых дверей.