Генерал Коммуны

До войны Фавье играл в Парижском драматическом театре. Кроме несомненного таланта, он обладал совершенно ненужными для актера императорского театра собственными взглядами на роль искусства и отвращением ко всяким закулисным интригам. Воспользовавшись начавшейся войной с Пруссией, дирекция театра дала Фавье возможность проявить свои патриотические чувства на фронте. Фавье с азартом окунулся в армейскую жизнь и неожиданно обнаружил военные способности. Разгром французской армии и капитуляция превратили его в революционера. С первых дней Коммуны он стал во главе одного из батальонов Национальной гвардии. Внешне Фавье казался легкомысленным и суматошным. От прежней профессии у него оставалось множество забавных привычек. Посреди серьезного разговора он мог, откинув красивую, уже лысеющую голову, продекламировать в ответ певучим голосом какую-нибудь убийственную строку из Мольера или Бомарше. Его любили за неунывающую смешливость, за то, что он налетал, как ветер, все поднимал, кружил, будоражил; любили и недоумевали, узнав о его назначении начальником штаба западного района фронта. Считали, что он не подойдет Домбровскому. Но вскоре многочисленные поклонники Фавье убедились, что командующий смело поручает ему наиболее ответственные дела. У этого буйно растрепанного, говорливого толстяка оказалась бульдожья хватка и неутомимая энергия. Штабные ординарцы утверждали, что гражданина Фавье они видят одновременно не меньше чем в трех местах. Он обладал редким даром заставлять людей выполнять самые тяжелые приказы с улыбкой. «Вы стягиваете брови, — любил поучать он в ответ на расспросы офицеров штаба, — а я растягиваю губы, вот и вся разница».

Таков был Фавье, которого вызвал Домбровский вскоре после ухода Вессэ.

Дежурный адъютант командующего получил приказание никого не принимать. Время от времени из-за плотно прикрытых дверей кабинета слышались шумный спор, вскрики, заливчатый смех, как будто актера щекотали, а через полчаса он выбежал из кабинета, бережно прикрыл за собою дверь, остановился перед вытянувшимся караульным и, лукаво сморщив нос, продекламировал нараспев:

Нет, безнаказанно
Меня-то уж никак
Никто бы не втянул
В такой насильный брак.

Потом обнял за талию проходившего мимо своего любимца, русского офицера Потапенко, покружил его в вальсе и умчался, оставив у всех смущенные улыбки.

Вслед за начальником штаба вышел Домбровский и уехал на участок Майо. Он вернулся перед ужином. Фавье уже дожидался его с папкой под мышкой, и они снова заперлись. Хотя на этот раз любопытный адъютант ничего не смог услыхать из-за дверей, тем не менее в штабе воцарилось приподнятое настроение.

В девять часов вечера Домбровский и Фавье уехали в город, в Комитет общественного спасения.

На зеленом сукне стола лежала схема участка ворот Майо. С заманчивой ясностью красные и синие стрелки предрешали ход операции. Версальская дивизия, войдя ночью через открытые ворота Майо, попадала в капкан. Куда бы ни бросались под уничтожающим артиллерийским огнем версальцы, повсюду они натыкались на митральезы и штыки коммунаров, а в это время в открытые ворота за городскую стену проникали батальоны коммунаров, бесшумно занимая версальские траншеи.

…Домбровский подхватывал на лету возражения и легко парировал их, зорко следя за настроениями членов КОС. Пухлые руки Фавье летали над схемой, объясняя все тонкости задуманного сражения.

Мнение членов Комитета общественного спасения стало склоняться в пользу Домбровского, когда практичный Ранвье спросил, сколько человек необходимо Домбровскому для операции.

— Десять тысяч, — отвечал Домбровский.

Выяснилось, что КОС мог обеспечить не больше двух-трех тысяч. Подумав, Домбровский согласился на это количество, — он надеялся договориться с Версалем впустить всего несколько батальонов. Армия Коммуны так нуждалась в победе! Ярославу хотелось поддержать настроение своих гвардейцев хотя бы небольшим успехом.

Взял слово Делеклюз, назначенный после Росселя военным делегатом Коммуны. Сотрясаясь от свистящего кашля, он сказал:

— Стоит ли ради такой мелкой выгоды поступаться принципами? Мы рискуем твоей честью, гражданин Домбровский. Я не могу отделить тебя от Коммуны, поэтому наша с тобой честь — это честь Коммуны. Мы не должны завоевывать победу неправдой.

Его сухие слабые пальцы легли на карту, как бы прося забыть о ней.

— Если даже станет еще тяжелее, Коммуна все равно предпочтет сражение и смерть пошлому благополучию.

— Цель оправдывает средства, — возразил Фавье.

— Это лозунг иезуитов.

Фавье вспылил:

— Мне наплевать, чей это лозунг, но это так!

Несмотря на то, что военный делегат Делеклюз не имел никакого военного образования, Домбровский уважал старого революционера. Больной, разбитый ссылкой и преследованиями, Делеклюз работал, отдавая последние силы делу Коммуны.

Слова Делеклюза заставили Ярослава задуматься. Они повернули события новой стороной. Увлеченный своим замыслом, Ярослав не связывал его с проблемой авторитета и чести Коммуны.