Генерал коммуны ; Садыя

— Вас многое держит, — смеется Садыя, — было бы яичко да курочка, состряпала бы и дурочка. Сроки нас не ждут. И мы должны конкретно знать: когда?

Ивардава встает и медленно идет от печки к Липатову:

— Николай Николаевич, дай-ка ту бумагу. Вот наше встречное… Сумеет помочь горком?

Садыя внимательно просматривает бумагу и с мягкой, так нравящейся Панкратову улыбкой кивает головой, — мол, хорошо.

Потом бросает жесткий, неодобрительный взгляд на Ивардаву:

— Помочь кое в чем поможем, а вот сроки опять растянули? — В глазах Садыи усмешка. — Ненужный коэффициент запаса. — Она берет красный карандаш. — А вот так…

Панкратов поджимает губу, а Ивардава, подскочив и выпучив большие рачьи глаза, долго и невнятно что-то бормочет про себя.

— Месяц, — наконец выдавливает Ивардава.

— Без торговли, двадцать дней. Нефть не может ждать.

— Двадцать дней, — облегченно вздыхает Панкратов, а за ним удивленно и смущенно Ивардава.

— Успеют ли? — подзадоривает Ибригимов, в глазах его смешливые огоньки.

— Успеют. На то они и коммунисты.

* * *

Балашов смотрит на Садыю и не верит, что это секретарь горкома. Мягкое, женственное, почти материнское выражение лица, голубые глаза, в которых столько чистоты, и в то же время — морщинки, лучами бегущие от глаз, говорили о том, что человек немало пережил; еще Сережа заметил, когда она улыбалась, на правой щеке ямочку, что молодило ее; и он про себя подумал; «Она очень добрая…»

— Простите. Надо быть немножко настойчивее. Вы же молодой и инженер притом.

Садыя располагала к откровенности. И он, забыв, что в горкоме, снова, немножко путаясь и смущаясь, подробно рассказал все.

Выслушав и записав что-то, Садыя переспросила;

— Дымент?

— Дымент, — подтвердил Сережа. И вдруг начал благодарить, сам не зная почему; — Спасибо, большое спасибо… вам.

И опять эта ямочка, улыбка;

— Не за что. Любите наш дом, заходите, когда трудно будет; и когда на душе легко, тоже заходите.

Сережа выскочил из горкома взволнованный, как будто после исповеди: душу выложил.

У Аграфены глаз наметан: не ускользнуло.

— Иди отдыхать, — ворчит она, — ранняя птичка носик утирает, а поздняя — глазки продирает.

20

Ксеня думала, что она недобрая; если бы у нее были дети, она была бы добрее.

То, что она могла себя истязать, нравилось ей. И она это делала с каким-то особым сладострастием. Вот записка Александра Муртазовича, отца Славика, которую она хранила, сама не зная почему. «Нет, нет… Ты злая, как все коварные женщины. Они в своем желании могут дойти черт знает до чего. Я не могу. Как Садыя, как Славик, мой Марат?.. Я так люблю семью, я так хочу им счастья… Прости, милая. Саша».

Это та самая записка, последняя, перед смертью. Она разглаживает бумажку как что-то очень дорогое; хочется плакать, но слез нет. Сухие впадины под глазами, синева, которую она стала замечать и подпудривать. Ошибается тот, кто думает, что достаточно полюбить и стать любимой, как счастье откроет свой ларчик и даст вдоволь всего, чего хочешь. Она тоже думала: да, я выбрала, я хочу, я даю обет… мое желание, чтобы все принадлежало только мне… Да, но все, все не так. Рано или поздно, но все равно было бы не так.

Вчера Аболонский шутливо заметил: за любовь пьют шампанское, за неудачу в любви — водку.

И она попросила, чтобы он налил ей стакан водки.

Да…

Зацелую допьяна, изомну, как цвет,
Хмельному от радости пересуду нет.

Было в Аболонском что-то отталкивающее и что-то одурманивающее. «Скорее, скорее… хотя бы ребенка».

«Боже мой! Как я нервничаю. Какая жадная боль в груди! Эта страсть необузданная… Человек без привязанности жить не может, а если сможет, то он не человек, это подобие человека…»

Ксеня вынула из-за зеркала карточку — маленький улыбающийся мальчик в матроске, кулачок под подбородком, полные сжатые губы, челка… знакомые дорогие глаза.

Она вспомнила теперешнего Славика. «Вымахал какой, а? Вырос на моих глазах».

Вдруг страшное желание — захотелось увидеть его маленького, бегающего по комнате в распашонке; его трудно поймать, но она ухитряется и осыпает поцелуями лицо, грудь, животик.

Боль сдавила до слез грудь. Иметь…

«Если бы знали, как трудно одной коротать время, как хочу… Не вечно ж молодой быть!»

Но Ксеня не могла долго находиться под впечатлением своих переживаний. Она была из тех, которые легко находили себе охлаждающие душу занятия.

Когда пришел Славик, она сидела за маленьким столиком, проверяла записи анализов, сделанных в новом нефтегазоносном районе.

— Можно?

— Славик, это ты? А я думала, ты в обиде.

— Мы поздно кончаем, и столько уроков.

— Это ужасно! — не то с иронией, не то с сочувствием сказала Ксеня. — Ну, проходи, проходи, красавец.

— Вы полы сегодня мыли?

— Да. К сожалению, сама. Но не бойся, проходи, не запачкаешь.

Она знакомила его с анализами:

— Вот видишь, без химии геологу как без воздуха. Небось тройка? — И вдруг пристальный взгляд ее смутил мальчика, — Ты Бадыгов?

— Бадыгов.

— Я приметила тебя, кажется, по бровям… нет, пожалуй, по глазам; нет, глаза у тебя чужие. Вот профиль и губы… Поди сюда.