Генерал коммуны ; Садыя

Он подошел совсем близко. Она вдруг властно и по-женски жестоко нагнула его голову и поцеловала; он ощутил ее горячее дыхание с запахом сдобного свежеиспеченного хлеба и чуть-чуть мокрые жадные губы.

Он шарахнулся и встретился с ее взглядом — в глазах ее огонь, страшный, ослепляющий, перемешанный с тоской и болью.

Славик рванулся и оказался на лестничной площадке.

— Славик…

Он уже летел по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, ошеломленный всем происшедшим.

— Славка!

Она до боли сжала губы и быстро-быстро заходила по комнате, не понимая, что с ней происходит.

Села, откинула бумажки с проклятыми анализами, схватилась за голову: «Я заболела…»

…Забившись в угол в недостроенном здании, прижавшись к холодной каменной стенке и не замечая холода, содрогался от нахлынувших слез и непонятной обиды Славик.

В эту ночь Ксеня не спала — все думала. Образ Саши стоял перед нею. Еще в студенческие годы она страшно желала его любви, но он, как назло, оказался неподатливым. Он не любил ее, ребята говорили — презирал. Но они были товарищами, она понимала Сашин мягкий, простодушный характер и легко пользовалась им. Женитьбу Саши она приняла с горечью, но спокойно, без сожаления. С тех пор, не зная почему, она вдруг стала другом их дома, его помощником по работе. И вот тот самый вечер, когда он приехал в Казань и остановился у нее; в работе были неполадки, и он, злой, выпивши, хмурился, ругался и неожиданно потребовал коньяку.

Как никогда, она была ласкова и хитра. Наутро, с больной головой, Саша не верил своим глазам: он лежал в постели, и мягкая кошачья лапка гладила его грудь.

Он сторонился, боролся и никогда не мог устоять перед нею. Она изучила теперь до тонкостей Сашин характер и легко крутила им. Он боялся одной только мысли, что все откроется; но, попав в тину даже случайно, трудно не запачкаться.

Ксеню волновало одно — аборт, который она сделала неразумно и глупо.

21

Садыя не понимала Славика. Что с ним? Такой открытый, Славик вдруг замкнулся, и она, мать, ничего не могла поделать. Нет, нет, для семьи нужен мужчина, сильный, волевой, которого ребята могли бы любить и немного побаиваться.

И тогда она снова подумала о Панкратове. Это был единственный человек, которому она могла доверить своих детей и их счастье. Но пока было только желание. Желание вернуть Славика, обрести покой и, может быть, счастье.

А в душе Славика действительно творилось неладное. Мать — она женщина, не могла помочь этому; а ребята по школе, друзья — тоже не в состоянии по своей неопытности; и Славик вынужден все вынашивать в сердце. Лихорадочная потребность видеть Ксеню стала нестерпимой; горе и счастье бесило мальчика. Оно заставляло жестоко и оскорбленно страдать.

В субботу вечером ребята с нетерпением ждали мать. В передней звонок, и Марат, опережая тетю Дашу, бросился открывать:

— Я так и знал, мама…

Но Садыя была не одна:

— А к нам в гости Илья Мокеевич.

Высокий и улыбающийся, в кожанке, Панкратов обхватил за плечи Марата:

— Ну, здравствуй. Не забыл?

Марат старался вырваться, но тщетно.

— Не забыл, — пробурчал он неохотно, чувствуя неприятное прикосновение губ дяди; сильный, добродушный дядя Илья стал входить в детское сознание в определенном и нелестном понятии отчима.

— Мы, может быть, побалуемся чайком, — улыбнулась Садыя, заметив, как нахмурился Славик и, холодно поздоровавшись с Панкратовым, хотел было уйти к себе; но строгий взгляд матери остановил его в нерешительности.

— У меня задача не выходит.

— Требуется помощь? — засмеялся Панкратов.

— Я решу сам.

Рада гостю была тетя Даша; она уж и не знала, куда посадить его. Беспокоилась, волновалась:

— Давно вы у нас не бывали. Не соскучились, стало быть. А мы… Я ждала, с добрым человеком оно приятно, и ребята ждали — Марат все… — И накинулась на Марата: — Что надулся, как индюк?

— Я не спрашивал.

— Старшие говорят — помалкивай, а то вот полотенцем!

И вдруг, спохватившись:

— Ох, самовар-то убежал… Славик, иди помоги.

И на кухне уж отчитала по-своему:

— Сеяли рожь, а выросла лебеда, на материну головушку. Власти над вами нет, балбесами.

— Власть что палка, тетя Даша, о двух концах.

— Взять бы любой конец да проехать по тебе, бесстыдник. Большой, а ума нет. Что ж, матери теперь век одной куковать? Разлетитесь, а она?

Славик настойчиво оправдывается, тетя Даша сердится, выходит из себя и действует полотенцем.

— Я женюсь — маму не брошу.

За чаем ребята молчали, и только тетя Даша тараторила да Садыя мимоходом нет-нет да вставляла слово; Илья Мокеевич степенно, по-домашнему, отхлебывал с блюдце.

— Вы с вареньем, — подсказывала тетя Даша, — я варила с Маратиком, уж он любит возиться, пенки облизывать.

Панкратов ложечкой кладет вишневое варенье, с интересом рассматривает надутые лица ребят: «Как сговорились, волчата: попритихли…» И он заводит разговор, стараясь втравить «волчат», — о своей комсомольской жизни, о фронте; как командиром танкового взвода воевал, в разведку ходил, как однажды…