Генерал Кононов. Том I

Подобные заявления Панвицу поступали и от других старших офицеров дивизии. Сам он давно уж все понимал и не только то, что касалось его дивизии. Оказавшись человеком весьма умным к проницательным, соприкоснувшись с людьми из СССР, он понял, что методы, применяемые главным немецкий командованием в использовании антисталинских сил в интересах Германии, никуда негодны и чреваты пагубными последствиями. К сожалению самих немцев очень немногие из них это понимали. Из ниже описываемых событий читатель увидит, что ген. фон Панвиц в ходе происходящих событий пытался дать делу правильный ход в интересах своего государства, но преградой к этому стояла главная ставка Гитлера — ОКВ, которая, контролируя инициативу подчиненных ей инстанций, давала им свои пагубные директивы, требуя их точного исполнения. Все старания Панвица, равно как и других здравомыслящих немецких военноначальников направить ОКВ на «истинный путь» разбивались о лбы опьяненных нацизмом тупоумных гитлеровских политиков.

Вскоре после присоединения нашей сотни к 5-му Донскому полку из Кубанского предмостного укрепления, где остался 4-й велосипедный немецкий полк, к которому раньше наша сотня принадлежала, пришли награждения для казаков нашей сотни за боевые заслуги, проявленные ими в боях летом 1943 года.

Ввиду этого был построен весь полк. Кононов, в сопровождении офицеров штаба полка, собственноручно прикалывал ордена на грудь награждаемых казаков.

Прикалывая мне орден, Кононов спросил: «Сколько лет, сыночек?»

«Девятнадцать», — ответил я.

«Ого! — удивился он, — а я думал лет шестнадцать. Ты какой станицы?»

«Я родился и вырос в городе Таганроге, господин войсковой старшина» — ответил я.

«А, в Таганроге! Знаю, знаю прелестный городок, учился я в нем в юности.»

Узнав, что я командир отделения, Кононов тут же припомнил, что на тактических учениях мне была выражена благодарность за хорошее командование отделением командиром дивизии ген. фон Панвицем, на основании чего он сам (Кононов) отдал приказ, в котором выражалась мне благодарность и от командира полка.

«Молодец, сынок, нужно всегда и во всем показывать на что казаки способны, пускай знают наших!» — весело улыбаясь сказал Кононов и пожав мне руку, подошел к следующему казаку. Это было мое первое личное знакомство с Кононовым.

Через неделю после этого знакомства я был произведен в приказные (в ефрейторы).

В этом же месяце нам пришлось увидеть ген. П. Н. Краснова. Последний, в сопровождении своей супруги, ген. фон Панвица и нескольких офицеров штаба на легковой машине подъехал к выстроенным полкам. В казачьем генеральской мундире, в синих навыпуск, с генеральскими лампасами, брюках, опираясь на палку, Краснов прихрамывая, подошел к устремившему на него взоры двадцатитысячному казачьему войску.

Старческим слабым голосом он начал говорить. Один из офицеров держал у его рта микрофон. Его речь, наполненная казачьим патриотизмом и любовью к народу, к которому он принадлежал, лишь отрывками доносилась ветром к полкам далеко от него стоящим. Мне только запомнились лишь услышанные мной слова: «Я пережил три войны… В моих жилах течет казачья кровь…»

Седой, как лунь, дряхлеющий старый генерал своим видом вызвал у нас скорее чувство сожаления и подавленности, нежели бодрости и надежды. Те немногие самые старые казаки, находившиеся в рядах дивизии, которые помнили ген. Краснова еще с Первой Мировой войны, были подавлены горечью и обидой, на судьбу, которая так безжалостно искалечила, когда-то прославленного красавца-генерала, грозного и мудрого Атамана Всевеликого Войска Донского.

В революцию 1917-20 г. г. в России люди, взявшиеся руководить т. н. Белым Движением, люди не знавшие, вернее не желавшие знать, ни казачества, ни других народов России, люди, каким был ген. Деникин и ему подобные, при помощи Антанты, которой они старались доказать свою донкихотскую лояльность, свалили тогда ген. Краснова, предрешив, этим самым, свою же гибель. Оскорбленный и униженный Донской Атаман, ген. П. Н. Краснов, ушел тогда от власти, затем ушел в эмиграцию, а эмиграция и годы сделали свое дело.

С чувством сожаления и уважения к «Деду», как стали называть казаки ген. Краснова, мы возвращались в свои бараки. После построения многие казаки выглядели задумчивыми и озабоченными. В голове толпились тревожные мысли: «А что Власов? Почему немцы замолчали о чем? Где он? Как пробить дорогу к этому единственному спасительному маяку? Во что выльется попытка организовать борьбу против Сталина на стороне не менее жестокого врага?»

Эти тревожные мысли ободрялись крепкой верой и надеждой на молодых, крепких как гранит казачьих вождей. Крепких и самоуверенных, каким был наш Батько-Кононов.

«Батько знает, Батько выведет», — теплилась в мозгах ободряющая мысль.

Вскоре после этого события нас постигла прискорбная неприятность, заставившая нас, хотя и временно, испытать ту неразбериху и трения, которые постоянно терпели другие полки.