Генерал Раевский

«Мой дорогой барон и брат! — писал Суворов. — Ежели чья память мне дорога, так это память только славного адмирала, как Вы. Глядя на портрет Ваш, уверился я и впрямь в некотором меж нами сходстве. Можно, следовательно, сказать, что великие умы сходятся и что наши мысли совпали. Я от того вдвойне счастлив, а ещё пуще от того, что и характером с Вами сходен. Нет награды, которой Вы, любезный адмирал, не были бы достойны, за свои блестящие заслуги и которой Вам бы не желал живейшим образом Ваш брат и друг. Дорожа сохранением этого звания, равно как и Вашей искренней дружбою, прошу Вас не отказать и впредь сообщать мне о себе и верить, что я питаю к Вам те же чувства, что и Вы ко мне, и остаюсь навсегда Вашим любящим братом и сердечным другом. Побед, славы, процветания Вам в новом году!

Князь Александр Италийский, граф Суворов-Рымникский».

Возбуждённый посланием, Нельсон признался Эмме:

— Это письмо, мой друг, выше всех наград и почестей. Оно до смерти всегда будет со мной.

Погиб же он через пять лет в большом Трафальгарском морском сражении, где под его командованием английская эскадра разгромила корабли франко-испанского флота. Флагманский корабль «Виктория» первым вломился в строй неприятельских судов. Нельсон стоял на мостике, наблюдая за ужаснейшим побоищем. Орудия били почти в упор, сокрушая настройки[19] и уничтожая матросов и офицеров. Палуба устилалась убитыми и ранеными.

Вдруг адмирал схватился рукой за плечо.

— Наконец меня доконали, — произнёс он и упал у ног капитана.

Французская пуля разворотила лёгкое, позвоночник.

Но даже в каюте, истекая кровью, Нельсон продолжал руководить сражением.

— Сколько захвачено судов? — спросил он капитана.

— Восемнадцать, милорд.

— Я рассчитывал на двадцать…

И ещё он вспомнил об Эмме и дочери, названной его именем, Горацией.

Эмма Гамильтон скончалась спустя десять лет в крайней нищете.

Кончина великого полководца

Несмотря на старания лекаря, болезнь не отступала. Словно бы предчувствуя худшее, Суворов пожелал ехать в Краков, поближе к дому.

— А ты, князь, поезжай к войскам, служба ждёт, — сказал он Багратиону.

— Завтра же отправлюсь.

Засуетился и Толубеев. Генералиссимус не удерживал его:

— Да-да, генерал, тебе давно уже следовало быть в столице. Ты там более надобен императору, чем здесь. Поезжай с Богом.

При Суворове остались казачий генерал Денисов и лекарь.

Надеялись, что в Кракове он отлежится, поправится, но там ему стало ещё хуже.

— Везите в Кобрин, — потребовал он, надеясь заодно поглядеть на своё имение, в котором бывал редким гостем.

— Надобно исполнить волю больного, — решил Денисов. — Дома стены помогают.

Это был третий приезд Суворова в своё дарованное ему имение. Жить там подолгу не позволяли дела, да и удалено оно от столицы. Не то что Кончанское на Новгородчине, которое было близким и родным.

Меж тем генерал Толубеев подкатывал к Петербургу. На последней почтовой станции его уже ждал офицер с каретой.

— Генерал-губернатор столицы граф Палён просил, прежде чем ехать к императору, непременно прибыть к нему. К тому же государь в столице отсутствует.

Палён был сама любезность. Усадив гостя, предложил отужинать и стал обстоятельно расспрашивать о Суворове.

— Это мне крайне важно, ведь на меня возложено торжество встречи генералиссимуса в столице. Рассказывайте, генерал, не только о его доблести, но и о просчётах, нарушениях. Я должен о них знать, чтобы вовремя защитить человека от недоброжелателей.

Когда он услышал о дежурстве генералов при Суворове, то насторожился.

— Так это же противу устава! — воскликнул он.

— Совершенно верно, но для пользы дела…

— Для пользы — это ещё надобно доказать, а факт нарушения наличествует. О нём непременно следует доложить государю. Ежели сокроете вы, доложат, на вашу беду, другие. Так что обязательно скажите.

На следующий день Павел принял Толубеева.

— Рассказывай, генерал, что наблюдал у Суворова.

Стараясь подавить волнение, тот начал говорить, как добирался до армии, как вручил полководцу рескрипт о возведении его в самый высокий в российской армии чин и как он, получив документ, едва не расплакался.