Генерал Раевский

Толубеев говорил, а слова Палена не выходили из головы. Как сказать о дежурстве генералов? Скажешь — да невпопад! Получится как в поговорке: «Начал во здравие, а кончил за упокой». Но Павел помог ему:

— Не узрел ли какие с его стороны нарушения? — Заметив, что генерал замялся, потребовал: — Я приказываю говорить, ничего не скрывая.

— Ваше величество, его светлость генералиссимус…

— Какая светлость? Он князь, однако без права именоваться светлостью. Вот Лопухин — тот наделён княжеским титулом с правом именоваться светлостью. Суворов же этой чести не удостоен. Не светлость он.

— Виноват-с… Виноват-с… — Ноги у генерала едва не дрожали.

— Что же он себе позволил?

— Он содержал при себе вопреки вашего приказа дежурного генерала.

— Кто же исполнял сию должность?

— Генерал Милорадович, а потом генерал Денисов.

— Это какой же? Из казачьего войска?

— Так точно, ваше величество, он самый.

— Непозволительное самочинство… Безобразие. Какие ещё допущены нарушения? Докладывай!

— Отмечены также отступления от устава во время сражений. Наступление порой велось не предусмотренными колоннами, а неведомым в армии рассыпным строем. Каждый действовал не по команде, а как Бог на душу положит… Ещё были допущены нарушения формы, ваше величество. С ведома главнокомандующего штиблеты повыбрасывали, обули солдат в сапоги…

А вечером на приёме у императора был Палён. Всегда громкий, добродушный, уверенный, сыпавший прибаутками, он держал себя сдержанно и официально.

— Что случилось, генерал? Вы чем озабочены? — спросил Павел.

— Вы правы, ваше величество. Я не только озабочен, я боюсь.

Губернатор был ещё и артист.

— Вы боитесь? Чего?

— Сумею ли оправдать ваше доверие в дни пребывания Суворова в столице?

Палён начал тонко задуманную игру.

— Вы, граф, боитесь встречи Суворова? С чего бы это? — повёл бровью Павел.

— Уж очень велика особа и велики почести, ежели ваше величество будет встречать Суворова.

— Конечно, велика. Но ведь он победоносец, князь Италийский, генералиссимус.

— И ему, ваше величество, при вас гвардия станет отдавать честь?

— Конечно. Так мной определено. А что дурного вы в том усматриваете?

— Ваше величество, не опасна ли такая почесть смертному?

— Почему? — насторожился Павел. И, увидев, как генерал смутился, в нерешительности переступил ногами, строго потребовал: — Говорите, генерал, без утайки! В чём сомнения?

— Так ведь, ваше величество, Суворов велик, армии люб, и кто знает, что он может скомандовать ей, куда поведёт? Он старик с капризом. Может возомнить о себе всякое.

Павел вскинул голову, будто оценивая сказанное генерал-губернатором.

— Идите, генерал, — не отвергая его слов, Павел махнул рукой.

Палён вышел с сознанием, что брошенное зерно сомнения упало на благодатную почву.

Утром, брея Павла, Кутайсов с видом безразличия проронил:

— Наш-то генералиссимус оженить сына надумал. Аркадия.

— Не рано ли? — заметил Павел. — Он ещё совсем мальчик, всего шестнадцать.

— Так-то оно так, но чином вышел в генералы, более того, в генерал-адъютанты.

Павел промолчал. Кутайсов старательно скрёб бритвой, как бы не давая возможность ответа.

— Кто ж невеста? — спросил высокий клиент, когда брадобрей отвёл бритву.

— Не нашенская. Из родни Бирона, герцогиня Саганская.

— Это та, что в Силезии?

— Она самая. Немецких кровей.

— От кого о том узнал?

— От Петра Алексеевича Палена. Он ещё сказывал, что, когда генералиссимус был в Праге, там состоялась помолвка.

— Что ж он, не мог найти невесту в России?

— Вот и граф Палён тоже говорит подобное. Сам немец, а не высказал одобрения.

— Когда он имел с тобой разговор?

— Вчера, ваше величество.

Вскоре после разговора с Кутайсовым Павел приказал отменить торжественную встречу генералиссимуса. А когда больного Суворова привезли в столицу на частную квартиру, неожиданно появился дворцовый посланец.

— С чем, братец, пожаловал? — спросил с постели Александр Васильевич в полной уверенности, что его к императору.

Щёлкнув каблуками и отдав честь, тот официально произнёс:

— Генералиссимусу князю Суворову не приказано являться к государю.

Эти слова оглушили Суворова. Побледнев, он упал на подушки и едва слышно промолвил:

— За что?

С этого дня он стал таять, словно свеча.

12 мая император, по обыкновению, выехал на прогулку. Вместе с ним ехали граф Кутайсов и несколько сопровождавших верховых лейб-казаков.

От Зимнего карета покатила прямо к строящемуся Михайловскому дворцу. Объехав стройку, экипаж последовал далее. Копыта звонко стучали по брусчатке мостовой, сильные лошади, казалось, рвались из упряжи, чтобы нестись вскачь, и форейтор с трудом сдерживал их, переводя на размеренную рысь.

Карета уже подъезжала к Садовой улице, когда из неё показался катафалк с гробом и многочисленная толпа. Люди шли и у катафалка, и за ним, и справа, и слева. Их было много, и в большинстве военные, значительная часть их в парадной форме. Сверкали эполеты, ордена, медали.

Императорский кортеж остановился посреди Невского, пропуская неожиданную процессию, преградившую путь.