Генерал суворовской школы

Полк прибыл к местам боев только через неделю. Стрелки жадно ловили слухи о том, как идет война с японцами. Юденича очень огорчало то, что среди его подчиненных уже не было ни одного участника Русско-турецкой войны 1877—1878 годов, людей с фронтовым опытом и закалкой. Наступил месяц май, с которым на поля Маньчжурии пришла страшная для здешних мест жара, которая истомляла людей во время частых марш-бросков.

Полку было приказано расположиться на дневку у деревни Лизаньцухе. Были разбиты палатки, задымили полевые кухни. Юденич приказал на всякий случай окружить деревню дозорами, хотя до передовой было еще далековато. Однако такая мера предосторожности на войне оказалась своевременной: в тот же день одним из дозоров был задержан вражеский лазутчик. Им оказался китаец, владевший довольно сносно русским языком.

Узнав, что задержанный говорит на русском языке, полковник Юденич сам провел первый допрос. Ему уже было известно о том, что обычно пойманные с поличным японские шпионы не изворачиваются и не врут. Они знают, что по законам военного времени их в неприятельском стане ждет казнь через повешение. Русским же лазутчикам из числа местных китайцев японцы рубили головы мечами сразу же после допроса.

На допросе выяснилось, что переодетый в одежду китайского священника шпион был урожденным китайцем, служившим у японцев сперва полицейским, а затем переводчиком. На допросе выяснилось, что задержанный имел немалый опыт шпионской деятельности: он несколько лет проживал в Приморском крае, сперва на железнодорожной станции Раздольное, а затем во Владивостоке.

Пойманного вражеского лазутчика отправили под конвоем в штаб дивизии, где его допросили более обстоятельно. Военнополевой суд приговорил его к смертной казни через повешение. Приговор был приведен в исполнение на глазах солдат маршевой роты одного из пехотных полков. Дозорные, задержавшие неприятельского шпиона, удостоились благодарности в приказе командира полка.

Война в Маньчжурии оказалась далекой от ее образа, который рисовался на академических тактических занятиях и полевых учениях виленских стрелков. Она, в первую очередь, показала свой суровый облик. Стрелки то совершали длительные марши по почти полному бездорожью, считая для себя удачей найти себе крышу на ночь в какой-нибудь китайской деревушке. То они закапывались в землю, роя километровые траншеи в рост человека, с тем чтобы через некоторое время или даже на следующий день оставить их, часто без боевого соприкосновения с японцами.

Юденич понимал, что война пока еще носит маневренный характер, что любой вырытый за день окоп может быть брошен уже к вечеру. И это будет сделано по воле старшего начальства, штабных оперативников, которые на карте старались переиграть неприятеля. Поэтому он старался ободрить подчиненных, показывая личный пример в тяготах жизни на войне. И старался как-то обустроить быт людей, избежать лишних потерь, заботился о раненых и их своевременной отправке в тыл.

Сослуживцы Н.Н. Юденича по Японской войне отмечали, насколько он серьезно относился к устройству полевых укреплений. Объяснялось это просто: командир виленских стрелков в первом же бою воочию убедился в том, какие излишние потери в людях можно понести от японской «шимозы», если нет надежных земляных укрытий. Поэтому за рытьем окопов в батальонах и ротах полковой командир наблюдал лично.

Еще во время полковых учений в Виленском округе полковник Юденич обучал ротных офицеров искусству полевой фортификации. Он объяснял, что мало отрыть окоп полного профиля — стрелки в нем должны иметь хороший обзор местности, чтобы неприятель не смог незамеченным близко подобраться к ним ни днем ни ночью.

Этим Николай Николаевич занимался и в Маньчжурии. Только здесь ситуация была иной. В большинстве случаев окопы отрывались среди полей гаоляна, заросли которого сокращали сектор обзора и стрельбы до двух-трех десятков шагов, а то и меньше. Полковнику приходилось, несмотря на просьбы китайцев — деревенских старост приказывать вырубать или вырывать гаолян на сотни метров перед траншеями. В таких случаях солдаты выстраивались в длинную линию и шли по гаоляновому полю, ломая перед собой руками и топча ногами стебли гаоляна, который к середине лета уже вымахивал в рост человека, а когда созревал, то делал в своих зарослях невидимым и всадника.

Такая полевая работа оказывалась для солдат утомительной. Но зато через несколько часов поле перед русскими позициями было чисто от зеленых зарослей: на земле лежали только сломанные стебли гаоляна. Становилось ясно и солдатам, и офицерам, что теперь японская пехота уже не сможет скрытно подобраться к их окопам, не сможет неожиданно, без криков «банзай!», подняться в атаку. Виленские стрелки понимали, что это была забота о их жизнях со стороны полкового командира.