Генералиссимус Суворов

Дверь в следующую комнату была раскрыта. Столыпин несмело шагнул. На него глянуло потертое, все в морщинах лицо генерал-адъютанта Тищенко. Рядом с ним стоял племянник Суворова Алексей Горчаков, знакомый Столыпину по Петербургу.

- А, Сашенька, здравствуй! Когда прибыл? - приветливо встретил Столыпина Горчаков.

- Сегодня.

- На службу?

- Да. Когда я буду иметь счастье представиться фельдмаршалу? - спросил Столыпин у Тищенки, здороваясь с ним.

- Будет время, - неласково буркнул Тищенко и вышел из комнаты.

Столыпин вспыхнул.

- Коли он не хочет, я сам представлюсь!

- Погоди, - тронул его за локоть Горчаков. - Я все сделаю. Пойдем, дядюшка в саду, в палатке.

И Горчаков повел Столыпина в сад. Из палатки слышались голоса: говорили по-польски.

- Ну, как ехал? Что там у нас, дома? Тепло, дождей еще нет?

- Ехал хорошо. В Петербурге тоже тепло.

Из палатки вышел Тищенко.

- Долго они там? - спросил Горчаков.

- Сейчас уезжают. Уже написал.

- Опять Наташе придется принимать незваных гостей,

Столыпин смотрел, не понимая, о чем у них речь.

- Поляки - одни и с женами - едут по своим делам в Петербург. И все лезут к дядюшке - военные и статские - за рекомендательными письмами. А он никому не отказывает, пишет Наташе: прими, мол, "окажи по востребовании нужное пособие", "будь ласкова", "приятствуй". И этак каждый день. Точно у Наташи постоялый двор.

- Пользуются его добротой. Совести у людей нет, - недовольно прибавил Тищенко.

В это время из палатки вышли, кланяясь, поляк и полька. Сзади за ними шел Суворов. Он был в кителе и каске.

- Сьличне дзенькуемы! (Чрезвычайно благодарим) - благодарили они фельдмаршала.

- Сченстливэй подружи! (Счастливого пути!) - любезно провожал их Суворов.

Когда гости ушли, Суворов быстро обернулся к своим. Вопросительно глянул на вытянувшегося в струнку Столыпина.

- Адъютант Столыпин! - представил Тищенко.

Суворов приложил руку к козырьку каски. Спросил:

- Где служил отец?

Кажется, все передумал - и сколько верст до луны, и много ль звезд на небе, а об этом и не подумал.

- Не знаю, ваше сиятельство,- невольно вырвалось у Столыпина.

Краска залила все лицо. Стало жарко.

"Все пропало. Все кончено. Сейчас закричит, прогонит!"

Суворов приложил палец к губам и удивленно процедил:

- В первый раз... Не знаю?

- Алексей Емельянович служил по статской, - пришел на помощь Горчаков.

Столыпин покраснел еще пуще: он слышал, что фельдмаршал страсть не любит статской службы.

И тут словно молния прорезала: да ведь батюшка же отставлен при Петре III, лейб-кампанцем!

- Нет, ваше сиятельство, вспомнил! - обрадованно закричал Столыпин. Вспомнил! Не статский, военный! Батюшка служил в лейб-кампании!

Все рассмеялись.

Со Столыпина катил пот.

Суворов хлопнул его по плечу:

- Не робей, Столыпин! И на Машку живет промашка! Ступай отдохни, а завтра за работу!

V

Репутация оригинала, которую он ловко сумел приобрести себе, служила ему для того, чтобы давать безнаказанно и кстати колкие ответы или искусные уроки.

Ланжерон

Адъютант Столыпин ехал позади Суворова и его главного квартермистра подполковника Ивашева. Фельдмаршал сегодня решил побывать в нескольких полках, расположенных неподалеку от Варшавы. Столыпин был доволен, что ему пришлось сопровождать Александра Васильевича.

Стоял сентябрь, ясное бабье лето. Солнечный безветренный день был по-осеннему прозрачен и чист. Куда-то вдаль, не спеша, летела осенняя тонкая паутинка. Столыпин то и дело смахивал ее с лица.

Он ехал, глядя на толстый затылок подполковника, на молодцеватую посадку Суворова. Глядя на него, бодрого и крепкого, невольно вспоминались его ровесники, вроде генерал-аншефа Александра Прозоровского, который был немощен и дряхл и не мог без посторонней помощи влезть в седло.

Столыпин уже около месяца служил у Суворова, начинал понемногу узнавать его, свыкался с его обычаями.

Напрасно некоторые знакомые в Петербурге пугали Столыпина, что служить у графа Суворова будет трудно. Правда, день у него начинался не тогда, когда у других, а необычайно рано - Александр Васильевич вставал в два часа ночи, - но ведь у каждого свои привычки.

Служить адъютантом у графа Суворова было едва ли труднее, чем у надменного Репнина, скупца Николая Салтыкова, которым командовала жена, или у взбалмошного Каменского. Каменский однажды отколотил арапником своего родного сына за то, что тот, как показалось отцу, недостаточно быстро явился к нему.

Нелегко было служить и у покойного Потемкина: от княжеских причуд доставалось адъютантам.

Суворов - порывист и горяч, но, в сущности, чрезвычайно добрый человек.

Все его "причуды", о которых так был наслышан Столыпин до приезда в Варшаву, здесь получили совершенно иное освещение.

Завистники Суворова из придворных, все семьи девяти генерал-аншефов, которых обогнал в фельдмаршальстве неродовитый Суворов, их родственники и друзья - все старались обнести Суворова, рассказывая о нем разные небылицы. Особенно изощрялись в насмешках над тем, как генерал-аншеф Суворов, теперешний, стало быть, фельдмаршал, пел в польском походе петухом.