Генералиссимус

Петр Иванович критически посмотрел на прямого соседа. Правда, прямой и на свой манер представительный.

«Вот кому бы в петуха превратиться, — со скрываемой от самого себя ревностью подумал  Петр Иванович. — Да ну его, — уже с нескрываемым от себя презрением, — подумаешь, петух одноногий!»

Эта мысль непристойной детских лет песенкой засела в куриной голове Петра Ивановича, который имел неосторожность однажды, находясь в своей комнате, бессознательно и слишком громко ее спеть.

XIV

Гуммозов сменил на посту толстую и неуклюжую тетку. Тетка была теперь вместо отбывшего в экспедицию Молодого. В общем-то, тетка тоже была  моложе Геннадия Никитича лет на десять, но все равно тетка — не девушкой же такую называть. Гуммозов вздохнул и положил тяжелую ногу на деревянную скамеечку. Мысли о неопределенном будущем, как пасьянс, тасовались в трезвой голове.

Двое въехали на черной «Волге» в ворота и остановились. Не дожидался, когда выйдут (а выйдут — не зря же остановились), выскочил, повис, покачиваясь, пока не нащупал протезом почву, бросив дверную ручку, зашкандыбал к машине, непоколебимо утвердился перед радиатором, не спрашивал. Младший, широкоплечий, в пиджаке и галстуке, вылез, обойдя капот, остановился, спросил деловито:

— В кабэ куда?

Сурово, и не отвечая на вопрос, поставил на место:

— Пропуск.

Квадратный достал из внутреннего кармана книжечку. Такую книжечку, по которой проезд открыт куда угодно и во всякое время. Эх, такую бы книжечку!

— Скажу, — заглянув на всякий случай за книжку, сказал Гуммозов. — Как проедете вперед, возьмете налево. За фонтаном Вечный огонь. Не горит. За этим вечным огнем трехэтажное здание, желтое, с пожарной лестницей, на нем лозунг «Партия — ум, честь и совесть нашей эпохи». Это кабэ. Не спрашиваю, зачем, потому что грамотный — государственная тайна. Правильно? У меня к вам другое дело: нужен совет.

Квадратный с любопытством посмотрел на Гуммозова, но тот поманил из машины слабогнущимся пальцем второго. Второй вылез, приблизился, оказался тоже широкоплечим и тоже в пиджаке и при галстуке.

— У меня сосед, — сказал Гуммозов. Помолчал. — Ненадежный.

— Вот как, — сказал первый квадратный.

— Ненадежный, — подтвердил Гуммозов. Поглядел на одного, потом на другого со значением. — По утрам петухом кричит.

— Хм, — не сдержавшись, усмехнулся второй квадратный.

— Ничего смешного нет.

— Так что ж подозрительного? — спросил второй.

— А то, — язвительно прищурился Гуммозов. — Не понимаете, на кого намекает?

— На кого?

— А кто петухом кричал? — с особым значением спросил Гуммозов. — Суворов. Понимаете?

— Ну? Суворов...

— А Суворов кто?

— Полководец, — вмешался первый, но Гуммозов уже понял, что не он главный.

— Полково-о-одец, — уничтожающе сказал Гуммозов и, подняв желтый палец, многозначительно — второму. — Генералиссимус!

— Ну и что?

— Как «ну и что»! — поразился Гуммозов. — А генералиссимус кто?

— Ну, Суворов, — нетерпеливо сказал первый.

— Суво-о-ров! Нет, не Суворов, — возразил Гуммозов и продолжал смотреть второму прямо в глаза.

— Так кто же? — потерялся тот. — Что-то я вас, извините, не пойму: то Суворов, то не Суворов.

Гуммозов нагнулся и из этого положения твердым пальцем указал на погоны, которые только он один и видел под будочным козырьком.

— Вон кто генералиссимус.

Квадратные пригляделись и тоже увидели или, может быть, угадали.

— Ну, — сказал первый.

— А при чем здесь Суворов? — удивился второй.

— А при том, что он своим петушиным криком через Суворова на иного генералиссимуса по утрам намекает. Теперь понятно?

Покуда Гуммозов оборачивался ко второму, первый успел пальцем посверлить свой висок. Второй не сморгнул.

— Может, все-таки ошибаетесь? — сказал второй. — Может, и не имеет в виду?

— Бдительность, — со вздохом сказал Гуммозов. — Бдительность совсем не та. Вы комсомольцы? — внезапно переменил он тему.

— Да нет, мы члены Партии. Оба, — ответил второй за двоих. — Ну, мы поедем. Если сомневаетесь, напишите заявление. Знаете, куда?

— Напишу, — сказал Гуммозов, — напишу. Обдумываю, как получше составить. Доказательств мало, — подумал, что ничего конкретного, кроме петушиного крика, да песенки про того же петуха. Звуки. Он вздохнул и захромал к своей будке.

«Эх, члены Партии! — думал он. — В наше время...»

Сам он никогда заявления в Партию не подавал из-за незначительности своего служебного поста и всю жизнь в анкетах на вопрос о партийности отвечал, что из комсомола выбыл машинально.

А те двое со своими книжками поехали к Вечному огню. Завод был не «ящик», то есть не оборонный, и хотя выпускал большие железные конструкции, но конструкции совершенно гражданские и по форме, и по содержанию, а ехали эти двое по еврейскому вопросу, потому что некто Розенблюм рассматривался в ОВИРе как потенциальный гражданин государства Израиль, и нужно было поговорить с недавно назначенным начальником КБ об этом пока еще отечественном Розенблюме.