Генералиссимус

Фира Абрамовна протянула, надо сказать, свежую еще ручку, и Гуммозов, картинно наклонившись, эту ручку поцеловал. В свое время много видел революционных фильмов и бессознательно (сам бы себе не признался) манерами подражал белогвардейцам. Петр Иванович не смог не заметить того восхищенного взгляда, которым одарила Фира Абрамовна Гуммозова, и немного приревновал. Конечно, ерунда все это: Петр Иванович понимал, что одноногий вахтер ему, ветерану войны и бывшему сослуживцу, не соперник, и, вернувшись в комнату, еще выпили индийского чаю с эклерами и послушали немного, что рассказывают про нас по Би-би-си. Потом Петр Иванович галантно проводил Фиру Абрамовну до троллейбуса (дальше она наотрез отказалась), а когда вернулся, сосед уже спал, так что Петр Иванович избежал его дипломатических  расспросов.

XIV

Геннадий Никитич бдительно дремал, положив тяжелую ногу на деревянную скамеечку. Видел одновременно и сны, и закрытые на ночь железные ворота завода. Вот не спал, а видел сны, с годами прожитой жизни появилась такая способность — профессиональное качество охранника. А может быть, это не сны, а мысли становились такими вещественными, что казалось, видишь живых людей, даже и тех, которые мертвые. Гуммозов мертвецов уважал, но, в общем-то,  недолюбливал, а тут какие-то рабочие бродили вокруг, причем не те, которых ежедневно подозревал, а те, еще из двуногой жизни, из молодости, сознательные рабочие, ходившие через проходную — он и сам тогда так ходил. Хороший был монтер, квалифицированный, хоть и понимал, что это не навсегда, но сейчас, которое переместилось в тогда, понимал, что ничего не знает о своих тайных мечтах, а нога есть, и теперь на ВТЭКе, где он раз в год дисциплинированно появлялся, из-за этого лишат инвалидности, но в этом есть свой положительный фактор, так как он может снова работать электромонтером и, получая значительно большую зарплату, тем самым увеличить предстоящую пенсию, не инвалидную, которую он и так получал, а заслуженную, трудовую и по возрасту. Киноэкрана же никакого не светило, и он как будто об этом даже никогда и не помышлял. Однако жалко было такой обжитой и с толком оборудованной будки и строгости, которую он мог по отношению к отдельным нарушителям применять. А потом на кухне появилась эта, чужеродной национальности, и принялась свои оккупационные порядки заводить. Они (эти порядки) приняли какие-то странные очертания — не то мягкие ватники, которые не прожевать, не то какие-то синусоиды, а дальше — генералиссимус.

Гуммозов потряс головой и увидел в окошко плохо различимые, цвета сумерек ворота. Во рту было неприятное ощущение, как будто вчера выпил спиртного, хоть и не пил. Хотел включить лампу, но не стал. Посидел немного, приходя постепенно в себя, потом вытряхнул из пачки папиросу, размял ее и закурил.

Не верил в сны, но ощущение, в общем, было неприятным. Для проверки оглянулся назад. Портрет было в деталях не рассмотреть, но в целом, присутствовал. Гуммозов усмехнулся: а как иначе? От табачного дыма проснулся совсем. Голова стала трезвая и ясная. Знал, что это чувство обманчиво, и, приехав домой, снова захочет спать, но сейчас начинало рассветать и было немножко зябко. Включил электроплитку.

Почему товарищ Сталин? Подумал, что слово «генералиссимус» так же, как и его фамилия, пишется через двойную букву. Увидел в этом символическое совпадение, не учитывая, что вторую букву он для артистизма когда-то добавил сам.

«Мог бы и сыграть, — подумал он, вернувшись на трезвую голову к своим мечтам. — Мог бы, если б хорошо загримировали». Потом подумал, что лучше бы, наверное, сыграл Суворова — тот тоже был генералиссимус, да к тому же хромой. «Не выйдет, — подумал он с горьким удовлетворением, — еврею дадут».

Опять вспомнил соседскую пассию — эта мысль свербила теперь в голове.

«Как чувствовал! — подумал Гуммозов. — Мало того, что под носом шашни завел и, того гляди, на жилплощадь пропишет, так еще и чужеродную. Надо поговорить, — подумал Гуммозов, — надо вызвать на откровенный разговор».

С этой мыслью и направился Гуммозов после сдачи смены домой.

XV

Выспавшись после дежурства, Гуммозов побрился, принял душ, натянул на обе ноги новые синие галифе, блестящие сапоги, сам сходил в гастроном за бутылкой. Петр Иванович все из комнаты не выходил. Гуммозов вежливо, но твердо постучался. Из-за двери раздалось какое-то квохтанье, мелкий стук, как будто кто-то тоненько палочкой стучал.

— Петр Иванович, что ты? — забеспокоился Гуммозов. — Тебе хорошо?

— Хорошо-хорошо, — отозвался из-за двери каким-то не своим голосом сосед. — Сейчас выйду.

Несколько всклокоченный и как будто заспанный, Семенков открыл дверь. Стоял в полосатой пижаме босиком.

— Что такое, Геннадий Никитич?

— Да так, скучно что-то, — сказал Геннадий Никитич. — Я вот бутылочку взял. Посидим немножко, развеемся. Что-то последнее время тебя совсем не видно стало.

Петр Иванович подумал, что ради конспирации не стоит отказываться. Ведь раньше, бывало, сидели в кухне. Так, по-холостяцки.