– Ты уйдешь от него, да?
– Нет, – Варя покачала головой и добавила про себя: если он сам не вышвырнет меня к чертовой матери.
– Это правильно, – одобрила Хеддо. – Ты ему нужна.
– Вряд ли, – Варя с трудом удержалась от слез. – Ему нужна умная, сильная, бесстыжая брюнетка. А я не подхожу к этому описанию.
Хеддо вдруг рассмеялась.
– Умная, говоришь, сильная? Плавали, знаем. Такую женщину он в своей семье не потерпит. То есть я не хочу сказать, что ты не очень умная…
– А, оставь, – Варя вконец расстроилась. – Была б я умной, вела бы себя по-другому.
– Не грусти, – Хеддо ободряюще похлопала ее по плечу. – Все эти девки забудутся, как и не было, а ты останешься. Тем более у тебя дети…
– Это мне не поможет, – печально возразила Варя.
Иррийский флаг развевался над небольшим кирпичным домиком с деревянной надстроечкой на крыше. Двор весь был покрыт затянутыми льдом лужами, железные поручни крыльца обожгли руку резким холодом. Варя украдкой заглянула в окошко и увидела сидящих за круглым деревянным столом Вейру, Ирочку и Дайне. Вейру был мрачен, как с жестокого похмелья. Дайне, подперев голову локтями, причитал:
– Я же говорил вам, сэки Вейру: не надо этого делать. Сердце мое чуяло, что не к добру это повернется. Но вы ж никогда меня не слушаете, а следовало бы…
Хеддо, довольная успехом поисков, отворила дверь и приглашающе мотнула головой: мол, заходи, хозяйка. Варя, вздохнув, вошла, чувствуя себя совершенно не по-хозяйски, а скорее как приведенная на суд. Она вытерла ноги в сенях и, толкнув дверь в комнату, остановилась в дверном проеме, ожидая суровой взбучки.
Но Вейру ничего не сказал, только посмотрел на нее, и ей почудилось, что он испустил едва заметный вздох облегчения. Ирочка с радостным воплем сорвалась с места, бросилась к матери и, обхватив ее обеими ручками, крепко прижалась лицом к пальто. Дайне тут же засуетился. Беспорядочно двигая чашки и тарелки и водя по столу тряпкой:
– Садитесь, Барбиэ, кушайте. Вам надо есть как следует.
Если бы это сказал Вейру! Но он молчал, и его молчание было немногим лучше, чем гневный разнос. Она поняла, что ей придется заговорить первой.
– Извини, – произнесла она, чувствуя себя неловко в присутствии Дайне и Хеддо. – Я не буду больше исчезать на всю ночь.
– Вот и расчудесно, – сказал он прохладно.
Она ожидала услышать ответное извинение, однако он, похоже, даже не принял извинение от нее. Он мог хотя бы перед посторонними сделать вид, что сожалеет о случившемся. Но, видимо, Вейру не считал себя неправым. В чем тогда ее вина? Она не жена ему, что бы ни думали окружающие, и может делать, что угодно.
– Где твоя комната? – спросила она у Ирочки.
Девочка побежала к одной из дверей и открыла ее. Варя схватила со стола булку и, выйдя вместе с дочерью, хлопнула дверью.
Весь день она провела с Ирочкой. Вскоре после завтрака Вейру, Дайне и Хеддо ушли, и до самого вечера дочка с мамой остались одни. Ирочка устроила для Вари экскурсию по дому. Домик принадлежал древней, ссохшейся старухе, существу из позапрошлого века. Большинство вещей было ненамного моложе нее, и она относилась к ним бережно и с любовью. Отношение же ее ко всему современному, включая не только предметы, но и людей, и даже явления природы, было прямо противоположным. Физически все еще находясь в этом мире, душой старуха его не принимала и с осуждением взирала на «новые веяния», которые Варе показались бы старыми, как ее покойная бабушка.
С приходом иррийцев старуха замкнулась в маленькой комнатушке в мансарде, предоставив им делать все, что они хотят, поскольку не желала вмешиваться в идиотские драчки молодежи. Впрочем, старому телу не чужды были некоторые потребности, например, в воде, пище и их удалении, так что волей-неволей пожилая дама временами спускалась вниз и грозно сверкала очами на валяющиеся там и сям новомодные штучки и нелепых молодых недоумков, к которым причисляла в равной степени и Вейру, и его ординарца, и жену, и ребенка.
– Она чокнутая, – объяснила Ирочка. – Папа приказал ее не обижать.
Вейру не стал связываться с этим пережитком старины и велел служанке закрывать глаза на то, что бабка берет с кухни продукты.
– Много старая не съест, – сказал он, – зато одним конфликтом поколений меньше.