Генеральская дочь

Ляля по-прежнему делала вид, что не замечает дядюшку, когда, раз в три дня, он входил в ее комнату ровно в полшестого. Она молчала, и он долго, молча ласкал ее, пока не чувствовал, что пора, что можно нести ее в кровать, торопливо расстегивать халатик, накинутый прямо на голое тело (через пару дней она сообразила, что ни к чему одевать то, что почти сразу же снимут), и делать уже все, что вздумается, каждый раз изобретая что-нибудь новенькое для своей капризной феи. А она, не в силах совладать с собою, стонала от восторга, дрожала и билась в его руках, послушная малейшему движению губ, языка и ловких волосатых пальцев…

«Нет-нет, довольно об этом! Он умер давно, он лежит в земле и его мерзкая тайна умерла вместе с ним. Мне было 14, и папы не было рядом. Мне кажется… нет, я точно знаю, что папе я все тогда рассказала бы. Но когда он вернулся, теткин муж сразу перестал ко мне лезть. А мне было так стыдно, так страшно об этом говорить, и я никому не сказала.

После войны он заболел, и болел тяжело, много лет. А тетя Шура завела себе молодого любовника, и жизнь у нее веселая пошла: то в театр пойдут, то — в ресторан, то к папе с мамой на дачу поедут. Мама им покровительствовала. Она вообще к тети Шуриному мужу плохо относилась, считала, что тетя Шура с ним свою молодость загубила. Да и папа его недолюбливал. А Влад, тети Шурин любовник, скоро с папой подружился, стал сам к нему на дачу ездить.

Особенно зачастил, когда у тети Шуры несчастье с сыном случилось и она вдруг резко сдала, постарела. Под выходной, бывало, и ночевать там оставался, и они с папой вечером играли в карты. Иногда, так получалось, мы с Толей приезжаем на выходные на дачу, а он уже там. Как он смотрел на меня! Глаза у него становились голодные, горячие, как насквозь меня прожигало.

Все его называли Владом, я только потом узнала его полное имя: Владлен, то есть Владимир Ленин, так что мы, можно сказать, тезками оказались.

Папа с ним о политике любил поговорить, хотя Влад, он много моложе был, с двадцать первого года. Но он здорово умел рассказывать. Ах, какой он был ладный, ловкий! Стройный, как мальчишка. Коренной ленинградец, на Кирочной жил. Я все думала: если б папу тогда не арестовали, если б меня в Крым не увезли, мы ведь друг друга встретить могли вовремя. Вся жизнь легла бы по-другому…»

«Сколько лет прошло с тех пор, а я так и не поняла, почему Костя мне не телеграфировал, что Иона на свободе и едет к нам. Мы ничего не знали, и вдруг он вернулся. Просто открыл калитку и вошел в наш маленький дворик, через 10 с половиной месяцев после того страшного дня. Он изменился очень: поседел сильно, лицо белое стало, как полотно. И глаза — глаза совсем как у мертвого. Я его ни о чем не спросила, не хотела при Ляле. Только ночью, когда все уснули, он рассказывать начал. Главное, как он спасся: абсолютно случайно. Очень долго его ночами допрашивали, он не помнил, как долго, потому что потерял счет времени. И он не мог уже стоять, он падал, терял сознание, и его обливали водой, и били, и снова поднимали. Во время одного из ночных допросов, верно, с отчаяния, ему и пришла в голову идея…»

Он открыл глаза и улыбнулся наблюдавшему за ним следователю: «Я буду давать показания. Пишите: меня завербовал Вячеслав Михайлович Молотов. Это случилось в Москве, когда я находился там в командировке. Мы встречались на квартире по адресу: Арбат, д.2, кв. 17. Задание, которое я получил, состояло в дезорганизации работы советской контрразведки. Я получил его всего за две недели до ареста, и поэтому не успел ничего сделать. Несколько раз во время моих свиданий с В. М. Молотовым я видел в квартире каких-то людей, но не знаю их имен и не запомнил лиц».

Он аккуратно расписался, вернул протокол допроса следователю и был очень быстро выведен из кабинета. На две недели его оставили в покое, и эти две недели он целиком проспал. Потом снова вызвали. Вместо его следователя в кабинете сидел незнакомый армейский генерал. На столе перед генералом лежал исписанный листок бумаги. Генерал перечитал листок и посмотрел ему в глаза.

«Так это вы и есть, тот самый, кого Молотов завербовал? Как это вам удавалось встречаться по адресу Арбат, дом 2, кв. 17? Вы что же, не знаете, что в этом доме ресторан и никаких квартир нет?

„А вы — из Москвы, товарищ генерал?“

„Да“.

„Тогда я вам правду скажу, никто меня не вербовал, ни Молотов, ни кто другой, я вообще никогда в Москве не был и никаким вредительством не занимался, так и передайте товарищу Сталину“.

„А показания разве не ваши?“

„Мои, но они `липовые`“.

„Зачем же давать `липовые` показания?“

Следователя не было в кабинете, за боковым столиком сидел незнакомый стенограф. Он вздохнул и начал говорить. Много чего нужно было объяснить этому непонятливому генералу: как били, и как не давали спать, и как он понял, что единственный шанс уцелеть — дать такие показания, чтобы переполошившимся следователям пришлось вызывать из Москвы вот этого самого генерала разбираться в деле.

Генерал дослушал до конца, не перебивая, и, кажется, тоже вздохнул.