Генералы песчаных карьеров

Она снова метнула на него ненавидящий взгляд и вдруг кинулась бежать опрометью. Но на углу остановилась, повернулась к Педро (он все смотрел ей вслед) и крикнула так, что он похолодел:

– Чума на тебя, проклятый, война, голод! Пусть покарает тебя Господь! Будь ты проклят во веки веков! Будь проклят! Проклят!

В тишине пустынной улицы голос ее звучал особенно пронзительно, каждое слово вонзалось в Педро точно пуля.

Прежде чем скрыться за углом, негритянка в знак полного презрения плюнула в его сторону и еще раз повторила:

– Будь ты проклят!

Сначала Педро застыл на месте, а потом повернулся и помчался в пески, так, словно ветер подхлестывал его и подгонял, а он пытался убежать от этих проклятий. Ему хотелось броситься в воду, чтобы волны моря смыли с него и это мерзкое чувство вины, и желание отомстить убийцам отца, и ненависть, которую испытывал он к сытому богатому городу, раскинувшемуся вдоль бухты, и отчаяние – отчаяние бездомного и затравленного ребенка, и жалость к этой гордячке-негритянке – она ведь тоже совсем ребенок…

«Совсем ребенок, совсем ребенок» свистел в ушах ветер, «совсем ребенок» подтверждала мелодия самбы, «совсем ребенок» твердил какой-то внутренний голос.

Приключения Огуна[14]

Однажды ночью, темной зимней ночью, когда рыбаки не отваживались выходить в море, когда всерьез разгневались на людей Иеманжа и Шанго, когда только вспышки молний освещали затянутое низкими черными тучами небо, Педро Пуля, Безногий и Большой Жоан провожали до дому матушку Анинью, «мать святого». Жрица пришла к ним в пакгауз еще днем, но, пока объяснила, о чем хочет попросить «генералов», наступила грозовая, наводящая страх ночь.

– Огун прогневался, – объяснила матушка Анинья.

Огун-то и привел ее к «генералам». Во время очередной облавы полиция нагрянула на террейро, которое хоть и не было в ведении матушки Аниньи – туда-то ни один полицейский сунуться бы не посмел, – но все же находилось под ее покровительством, и в качестве вещественного доказательства идолопоклонства уволокла изображение Огуна. Жрица приняла все меры, чтобы вернуть святого на место. Первым делом она отправилась к одному из своих друзей, преподавателю медицинского факультета, – он часто приходил на кандомбле, потому что изучал негритянские верования, – и попросила помочь. Тот обещал разбиться в лепешку, но Огуна из полиции вызволить, однако вовсе не для того, чтобы вернуть его на террейро, а чтобы приобщить к своей коллекции африканских идолов. Пока Огун находился в полиции, Шанго, разгневавшись, наслал грозу.

Отчаявшись добиться толку от преподавателя, матушка Анинья пошла к «генералам», с которыми дружила уже давно: все чернокожие и все бедняки Баии – в друзьях у «матери святого», для каждого найдется у нее теплое слово, материнская ласка. Она лечит их, когда они хворают, она соединяет влюбленных, она может навести порчу на дурного человека и избавить от него мир. Матушка Анинья все рассказала Педро Пуле. Тот бывал на кандомбле редко, наставления падре Жозе слушал еще реже, но и жрицу, и падре считал своими друзьями, а у «генералов» принято помогать друзьям, попавшим в беду.

И вот сейчас они провожали «мать святого» до дому. Вокруг бушевала яростная грозовая ночь. Струи дождя заталкивали их под большой белый зонт матушки Аниньи, а она с горечью говорила:

– Не дают беднякам жить… И нас в покое не оставляют, и богов наших. Бедняку ничего нельзя: танцевать нельзя, славить своих святых нельзя, просить их о милости – тоже нельзя. – Голос у нее был скорбный, совсем какой-то не ее. – Мало того что мы мрем от голода, нет, решили еще и святых у нас отнять!.. – Она вскинула кулаки, погрозила кому-то.

Педро точно обдало горячей волной. У бедных ничего нет. Падре Жозе говорит, что когда-нибудь они войдут в Царствие Небесное и там Бог воздаст каждому поровну. Какая же это справедливость: в Царствии Небесном они все будут равны, но здесь-то – нет, значит поровну каждому не воздашь.

Проклятия и сетования матушки Аниньи заглушали гром агого и атабаке[15] на кандомбле – они требовали возвращения Огуна. Дона Анинья была высокая, худощавая, с царственной осанкой: ни одна из здешних негритянок не умела с таким величавым изяществом носить баиянские одежды. Лицо у нее всегда было приветливое и веселое, но ей достаточно было одного взгляда, чтобы внушить к себе уважение. В этом она походила на падре Жозе. Но сейчас вид ее был ужасен, а проклятия, которыми она осыпа́ла богачей и полицию, гремели в баиянской ночи, леденили сердце Педро Пули…

Оставив ее на попечение младших жриц – «дочерей святого», которые окружили матушку Анинью и стали целовать у нее руки, Педро пустился в обратный путь, пообещав на прощание:

– Подожди немного, принесу я тебе Огуна.

С улыбкой она потрепала его по белокурым волосам. Большой Жоан и Безногий тоже поцеловали у нее руку, стали спускаться по крутым улочкам. Вслед им несся рокот барабанов, требуя возвращения Огуна.

Безногий, который не верил ни в Бога, ни в черта, но хотел услужить матушке Анинье, спросил: