Генералы песчаных карьеров

Через минуту в дверь еле слышно стучат, и откуда-то снизу раздается голос:

– Я просунул сигаретку. Пошарь посередине.

Педро осторожно вытягивает из щели под дверью сплющенную сигарету, спичку и кусочек коробка.

– Спасибо, – шепчет он.

За дверью возникает какой-то шум, слышится звонкая пощечина, звук падающего тела, а потом другой, незнакомый голос произносит:

– Еще раз поймаю – прибавлю срок!

Педро съеживается. Этот парень наверняка поплатится за свою доброту. Когда он выйдет отсюда, обязательно возьмет его к себе. К солнцу, к свободе. Осторожно, чтобы не уронить единственную спичку, он закуривает, пряча сигарету в кулак, чтобы сквозь щели между ступенями не заметили огонек. Снова наваливается на него безмолвие, лезут в голову тягостные мысли, проплывают перед глазами лица.

Докурив, он на коленях пристраивается в углу. Если б можно было заснуть… Исчезло бы страдальческое лицо Доры.

Сколько часов провел он здесь? Сколько дней? Тьма по-прежнему беспросветна, жажда все так же безжалостна. Три раза приносили ему воду и фасоль. Он уже понял, что пить соленый фасолевый отвар нельзя – от него жажда мучит еще сильней. Он ослабел, ноги точно чужие. От параши в углу исходит зловоние, ее не выносят. Живот у него болит, кажется, будто все кишки перепутались. Ноги не слушаются. Поддерживает его одна только ненависть – ненависть, переполняющая душу.

– Сволочи… Сукины дети…

Только это и сумел он произнести, да и то шепотом. Нет больше сил кричать, барабанить в дверь. Ясно, что здесь он и умрет. Он видит распростертую на полу, умирающую от жажды Дору, а рядом – Большого Жоана, отделенного от девочки решеткой. Здесь же стоят плачущие Профессор и Леденчик.

В четвертый раз принесли ему воды и фасоли. Воду он выпил, а есть не стал. Слабым голосом произнес:

– Сволочи… Сволочи…

Но еще до того, как ему принесли еду (если можно назвать это едой), в этот день (для Педро все дни превратились в одну нескончаемую ночь) знакомый голос снова окликнул его. Он отозвался, не вставая:

– Сколько дней я тут?

– Пять.

– Дай закурить.

Сигарета немного подбодрила его, мысли прояснились, и он понял, что через пять дней умрет. Такую пытку не вынесет и взрослый мужчина. И ненависть его достигла предела – дальше уж некуда.

Опять ночь. У него на глазах умирает Дора. Рядом с нею, за прутьями решетки, – Большой Жоан. Плачет Леденчик, плачет Профессор. Во сне все это или наяву? Ох, как болит живот…

Сколько же времени будет длиться эта тьма? Сколько будет мучиться перед смертью Дора? Вонь от бочонка в углу нестерпима. Дора умирает, кончается. Может, и он живет последние минуты?

Рядом с Дорой вдруг появляется лицо директора. Пришел помучить ее перед смертью. Почему она так долго не умирает? Лучше бы – сразу… А теперь вот директор пришел, чтобы муки ее стали невыносимыми…

– Вставай, – слышит он голос. Директор пинает его ногой.

Педро шире открывает глаза. Доры нет. Перед ним – ухмыляющееся лицо директора.

– Ну, образумился?

Падая, Педро успевает подумать: «Как режет глаза свет! Жива ли Дора?»

Он снова в кабинете директора. Тот все улыбается.

– Как тебе у нас в гостях? Нравится? Теперь небось больше не потянет воровать, а? Я и не таких обламывал!

Педро исхудал до неузнаваемости: кожа да кости. Лицо у него даже не бледное, а зеленое, оттого что желудок расстроен. Рядом с ним стоит надзиратель Фаусто – это его голос слышал он во тьме карцера. Надзиратель – здоровенный детина, ходят слухи, что в жестокости с ним может соперничать только сам директор.

– Куда его? – спрашивает он. – В кузницу?

– Нет, лучше – на сахарную плантацию. Пусть на земле поработает, – смеется директор.

Фаусто кивает.

– Глаз с него не спускай. Это злобная тварь. Ничего, мы его быстро приведем в чувство… Понял, негодяй?

Педро не опускает перед ним глаз. Надзиратель подталкивает его к двери.

Только теперь он видит все здание колонии. Во дворике парикмахер машинкой остригает его наголо, белокурые завитки падают на землю. Ему дают штаны и куртку из голубоватой бумажной ткани, и он переодевается. Потом Фаусто ведет его в мастерскую:

– Найдется мачете и серп?

Он вручает то и другое Педро и отправляет на плантацию сахарного тростника, где работают содержащиеся в колонии дети. Педро так ослабел, что едва удерживает в руках мачете. Надзиратели то и дело бьют его, но он не произносит ни звука.

Вечером их строем ведут обратно. Педро пытается угадать, кто же приносил ему сигареты. Они поднимаются по лестнице, входят в дортуар, не зря помещающийся на третьем этаже: попробуй-ка спрыгнуть! Дверь за ними запирается. Фаусто приказывает:

– Грасса, молитву!

Краснолицый мальчик выходит вперед и начинает читать «Символ веры». Все хором повторяют за ним слова молитвы и крестятся. Потом следует «Отче наш» и «Богородице» – голоса звучат громко и внятно, хотя все устали до смерти. Наконец-то можно лечь… Кровать застелена грязным одеялом, белье – одеяло да наволочку на каменно-твердой подушке – здесь меняют раз в две недели.

Уже засыпая, Педро чувствует на плече чью-то руку.

– Ты Педро Пуля?

– Да.

– Это я к тебе приходил тогда, передавал весточку…