Generation Kill (Поколение убийц) (ЛП)

Не знаю, почему, но сама идея ожидания потерь, которые еще только предстоят, поражает меня и кажется более жут­кой, чем мысль о потерях реальных. Но все равно, несмотря на то, как здесь паршиво – у этого моста, под тяжелым огнем – это еще и будоражит. Я почти презирал то, как морпехи кичились своими мотиваторами, как кричали “порви их”, и с нетерпением рвались в бой. Но дело в том, что каждый раз, когда происходит взрыв, а ты после этого оста­ешься цел, это однозначно вызывает бурное чувство радости. А другая радость заключается в том, что мы бок о бок друг с другом переживаем одинаковый огромный страх: страх смерти. Как правило, смерть вытесняется за пределы того, чем мы занимаемся в гражданской жизни. Большинство людей сталкиваются со смертью в одиночку, если пове­зет – в окружении нескольких членов семьи. Здесь морпехи сталкиваются со смертью вместе, в свои юные годы. Если кому-то суждено погибнуть, это случится в окружении самых близких и дорогих друзей, которые, по убеждению че­ловека, когда-либо у него будут.

Вокруг нас все так же рвутся мины, и я замечаю, как Гарса роется в своем сухом пайке. Он достает пакетик карамелей Charms и швыряет их в прямо в огонь. Для морпехов Charms – это почти что адский талисман. Несколько дней назад, когда мы ехали в Хамви, Гарса увидел, как я достаю Charms из своего сухого пайка. Его глаза загорелись, и он предложил мне обменять карамельки на пакет популярных сырных кренделей. Причины такой щедрости были непо­нятны. Я думал, ему просто очень нравятся Charms, пока он не вышвырнул упаковку, которую только что выменял, через окно. “В нашем Хамви нет места для Charms”, - сказал Персон, на редкость абсолютно серьезным голосом. “Точно, – подтвердил Колберт. – Charms – это чертово невезение”.

Над нами пролетает пара подоспевших тяжеловооруженных вертолетов морской пехоты, стреляя ракетами по близле­жащей роще из пальмовых деревьев. Когда один из вертолетов выпускает противотанковую ракету BGM‑71 TOW, ко­торая вздымает в деревьях огромный оранжевый огненный шар, морпехи роты Браво вскакивают на ноги и орут: “По­рви их!”

Уже около шести часов мы прижаты к этому месту огнем, в ожидании предполагаемого штурма Насирии. Но после заката планы меняются, и первый разведбатальон отзывают от моста на позицию в четырех километрах южнее горо­да, посреди усыпанной мусором пустоши. Когда конвой останавливается, в относительной безопасности и на доста­точном расстоянии от моста, морпехи разбредаются от машин в приподнятом настроении. Рота Альфа первого раз­ведбатальона уложила как минимум десять иракцев на противоположном берегу реки от нашей позиции. Они подхо­дят к машине Колберта, чтобы развлечь его группу россказнями о бойне, которую учинили, особенно хвастаясь од­ним убийством – толстого федаина в ярко-оранжевой рубахе. “Мы прямо изрешетили его нашими пулями 0.50 калибра”, - говорит один.

Это не просто хвастовство. Когда морпехи говорят о насилии, которое учиняют, они испытывают почти головокружи­тельный стыд, неловкое торжество от того, что совершили поступок, максимально табуированный обществом, и сде­лали это с разрешения государства.

“Ну что же, неплохо справились”, - говорит Колберт своему другу.

Персон писает у дороги. “Черт, я спустил штаны, а оттуда пахнет горячим членом. Этот потный запах разгоряченного пениса. Как будто я только что занимался сексом”. Несмотря на простуду, тридцатиоднолетний сержант роты Браво Руди Рейес из Канзас-Сити, штат Миссури, сбросил рубашку и протирает грудь детскими салфетками – каждый его мускул блестит в мерцающем свете горящей неподалеку нефти.

Рейес не совсем вписывается в образ брутального мачо. Он читает журнал Опры и обрабатывает воском ноги и грудь. Другие бойцы подразделения называют его “смачный Руди”, а все потому, что он такой красивый. “Если тебе кажется, что Руди – горячий парень, вовсе не значит, что ты – гей. Просто он – такой красивый, - говорит мне Персон. – Мы все думаем, что он – секси”.

Морпехам из разведбатальона говорят, что на рассвете они будут продвигаться на север через Насирию, по шоссе, ко­торое они нарекли “снайперским проездом”. В полночь мы с Эсперо выкуриваем на двоих последнюю сигарету. Мы находим укрытие под днищем Хамви и лежим на спине, передавая друг другу сигарету.

“У меня сегодня так скакало настроение, – говорит Эспера. – Наверное, так обычно себя чувствуют женщины”. Он очень волнуется из-за того, что через несколько часов придется ехать через Насирию и даже признается, что у него есть сомнения насчет того, стоило ли вообще приезжать в Ирак. “Я спрашивал у священника, можно ли убивать лю­дей на войне, – говорит он. – Он сказал, можно, если ты не получаешь от этого удовольствия. До того как мы зашли в Ирак, я ненавидел этих проклятых арабов. Даже не знаю, почему. Но как только мы оказались здесь, это все куда-то исчезло. Мне просто их жаль. Я так скучаю по своей девчушке. Я не хочу убивать ничьих детей”.