Генетическая ошибка

– Я не мажорка. – Марина вдруг вспомнила Ковалева, и ее переполнила ненависть. – Я не мажорка! – повторила она громче. – Я просто ехала и говорила с подругой. Ее бросил очередной мужчина и она страдала. А этот… этот дурень вдруг выскочил на проезжую часть.

– Друзьям помогать, это по понятиям, – с долей уважения произнесла Люба. – Ладно, девки, не базарьте. Сколько дали?

– Два года.

– Тьфу. – Люба смачно сплюнула на пол. – Это ж разве срок? Ерунда одна. Вот мне десятку впаяли. И Соньке восемь годков. Марь Иванне, той поменьше – пять. Так что ты тут у нас одна такая, в шоколаде. – Люба расхохоталась басом.

Марина хотела расстелить постель, но взгляд ее невольно упал на последнюю занятую койку, в самом углу, у отхожего места. На ней, отвернувшись к стене, лежала худенькая фигурка, завернутая в серое шерстяное одеяло. Марина вопросительно посмотрела на Любу. Та слегка наклонила голову.

– Эту лучше не трогай. Смурная она, психанутая. С ней каши не сваришь.

– Как ее зовут?

– Танька. Танька-балерина.

– Почему балерина? – удивилась Марина.

– Потому, – отрезала Люба. – Танцевала она где-то. То ли в театре, то ли в клубе. Там и встретила его.

– Кого?

– Хахеля своего. Который мозги ей делал, а после, как залетела она, лыжи навострил и слинял.

– Бросил ее? – с невольным сочувствием спросила Марина.

– Понятное дело, бросил.

– И что? Она его… того? – шепотом поинтересовалась Марина.

– Не его, – так же понизив голос, сказала Люба.

– А кого? – Марина почувствовала внезапный ужас.

– Ребеночка она того. Задушила мальчонку. Говорит, танцевать больно хотела. А с дитем не потанцуешь. Говорю же, психанутая. – Люба покосилась на Танькину койку и дернула плечом.

Марина молчала, пораженная тем, что услышала. Задушить младенца, которого сама родила? Это же в голове не укладывается. Что должно твориться в душе у этой несчастной Таньки?

– Ты стелись давай, – проговорила своим густым басом Люба и зевнула. – Тут подъем раненько, потом не поспишь. Да и привыкай, в лагерь отправят, вставать будешь в полшестого, и на работы.

– А скоро ль отправят? – спросила Марина, раскатывая матрас.

– Кого как. Меня на следующей неделе. Соньку обещали послезавтра. А Марь Иванна еще побудет с тобой. Про Таньку ничего не скажу, не знаю. Ложитесь, бабы, приятных вам сновидений. Сонька, выруби лампу.

Сонька послушно повернула щербатый выключатель, и в камере стало темно. Марина наконец постелила белье и улеглась под колючее одеяло. Вокруг было тихо, только Марь Иванна бормотала молитву, да поскрипывали пружины кровати под мощным телом Любы.

«И это теперь будет моей жизнью, – подумала Марина с невероятной горечью и безнадегой. – Ни платьев, ни причесок, ни салонов красоты. Ни белых мраморных институтских ступеней. Ни тихих посиделок с Сережей на кухне. Ничего. Только сырость каменных стен и эти лица, опухшие, бессмысленные, грубые голоса, равнодушие и мрак». Она пыталась уговорить себя, что два года – это чрезвычайно малый срок, они быстро пролетят, и она вернется к нормальной жизни. Возможно, ее даже снова возьмут в институт. И маленького они с Сережкой сделают, обязательно, какие ее годы…

Однако, несмотря на эти утешения, сердце Марины рвалось на части. Она представляла себе Сергея, одного в квартире. Вот он кипятит чай, садится у окна, обхватывает голову руками. Как теперь жить им – в разлуке, в одиночестве, не видя, не слыша друг друга? Телефон у нее отобрали, и теперь все разговоры будут только с разрешения начальства и строго регламентированы. Да еще в присутствии соглядатаев. Остается слабая надежда на апелляцию, но Марина уже не верит в нее…

Кровать в дальнем углу тихонько скрипнула. Марина открыла глаза. Мимо нее, точно тень, кралась хрупкая, почти бесплотная фигурка. Танька. Чего ей не спится?

– Че бродишь, полуночница? – грубо рявкнула Люба и громко зевнула. – Параша чай рядом, куда прешься?

Танька ничего не ответила, дошла до двери и села у порога, обхватив руками тонкие коленки. Марине вдруг стало жаль ее. Пол ледяной, застудит все себе внутри. Она потихоньку встала и подошла к сидящей на полу девушке.

– Зачем ты так? Нужно спать. Иди ложись.

Она дотронулась до Танькиной руки – та была как лед.

– Оставь ее, – сонно пробормотала Люба. – Не видишь, полоумная она. И как только ее в дурку не упекли, не пойму. Не место ей здесь.

– Идем, – повторила Марина, пропустив сквозь уши совет Любы. Она потянула девушку за руку, и та поддалась, медленно встала на ноги. Даже в темноте Марина видела, как она дрожит, у нее зуб на зуб не попадал. – Идем. Ты ляжешь и уснешь. Вот так. – Она, как ребенка, отвела ее к кровати, уложила и подоткнула сбоку одеяло. Танька, продолжая дрожать, повернулась к стенке и затихла.

– Тоже мне, мать Тереза тут нашлась, – недовольно проворчала Сонька. – Не хватало еще розовых соплей.

– Заткнись, – коротко велела ей Люба.

– Господи милосердный, на все твоя воля, – пробормотала Марь Ивановна и в темноте перекрестилась.