Генетическая ошибка

– Это никому не известно. Но вы не волнуйтесь – колония общего режима сродни лагерному поселению. Там вполне нормальные бараки, похожие на общежития, восьмичасовой рабочий день, есть бытовые удобства, клубы для устройства досуга, библиотека. Короче, существовать там можно, главное, смириться с тем, что вы все время будете под надзором и с невозможностью побыть одной.

Марина слушала адвоката, а перед глазами у нее стояла белоснежное здание института. Никогда больше она не взойдет по мраморным ступеням, не откроет за железное кольцо тяжелую дубовую дверь. Незадолго до суда, когда она забирала в отделе кадров характеристики, Марину предупредили, что ее уволят. С судимостью в учебных заведениях преподавать нельзя. Методист, Григорий Ильич, сообщил ей это, чуть не плача – он очень симпатизировал молодой преподавательнице английского.

Что ж, вместо милой квартирки с персиковыми стенами – серый барак, вместо широких коридоров и сводчатых арок института – клуб, где поют, танцуют и вышивают крестиком такие, как Люба, Сонька, а теперь и она…

Этапировали Марину довольно быстро. Все произошло внезапно – вчера она еще пребывала в полной неизвестности, а на следующее утро ей велели собирать вещи. Таньке тоже велели, из чего Марина заключила, что их отправят одной партией.

Ранним июльским утром их и еще нескольких женщин собрали, погрузили в автозак и отвезли на вокзал, где на перроне уже стоял длинный, мрачный и странный поезд без окон. У каждого вагона дежурили люди с автоматами. После переклички заключенных заставили залезть вовнутрь. Они ехали весь день и к ночи прибыли на место, измочаленные, в пыли, умаявшиеся от невероятной жары и духоты.

На станции к ним прибавилась еще группа из другого поезда. Марину и Таньку увезли в ближнюю колонию, а те, другие, остались дожидаться транспорта.

Поздней ночью автозак остановился у ворот, обнесенных колючей проволокой. Сопровождающий отнес на КПП списки. Ворота со скрежетом открылись. Марина и Танька в числе других женщин зашли на территорию. Было светло от фонарей. Совсем близко лаяли собаки. По дорожкам ходил патруль.

– Вперед, – скомандовал конвойный. – Потом направо. Шевелись.

Марина, ежась на ночном ветру, шла, сгибаясь под тяжестью рюкзака, доверху набитого вещами. За ее спиной тихо сопела Танька. Дорожка кончилась у длинных бетонных ступеней.

– Заходим и строимся!

Марина шагнула в ярко освещенное помещение. На нее пахнуло хлоркой, кислыми щами и уксусом. «Ну здравствуй, новая жизнь», – подумала она, становясь в нестройную, гудящую шеренгу и глядя на ползущего по серой крашеной стене таракана.

20

Алексей Михайлович не кривил душой, когда говорил Марине, что лагерная жизнь не так страшна, как кажется. Колония, в которую привезли Марину, считалась одной из старейших в области. Ее особенностью было то, что она предназначалась для впервые осужденных женщин. На территории помимо бараков располагались административное здание, столовая, клуб, санитарная часть, прачечная и свой собственный храм.

Вновь прибывших поместили на двухнедельный карантин в один из старых корпусов. Большинство же бараков было недавно отремонтировано, помимо спален в них находились помещения для приготовления пищи, душевые, комнаты отдыха и кладовые. Выйдя с карантина, немного осмотревшись и пообвыкнув на новом месте, Марина, к своему удивлению, поняла, что тут вполне можно существовать, если не нарушать режим и не слишком себя жалеть. Им с Танькой не удалось попасть в один отряд, хотя Марина просила об этом начальство. Танька по этому поводу очень страдала и проплакала всю ночь перед расселением. Она боялась, что, узнав, за что она осуждена, ее начнут травить или вовсе убьют. Марина утешала ее как могла, успокаивая тем, что они смогут видеться во время работы и вечером в клубе.

Начальницей отряда, в который попала Марина, была молодая женщина-майор, звали ее Ирина Святославовна Спиридонова. Ростом она была примерно с Марину, такой же комплекции, черноволосая, ладная, с холодными синими глазами. Марине она понравилась, но девчонки, которые жили в колонии давно, Спиридонову не любили.

– Слишком много о себе понимает, – сказала про нее боевая рыжая Шура, кровать которой стояла по соседству с Марининой. – Стерва, одним словом.