Генетика этики и эстетики

Представители всех четырех видов оказались достаточно любопытными и начали поднимать карточки для рассмотрения. Экспериментатор каждый раз регистрировал, какая карточка, с правильным или неправильным рисунком, была поднята первой. В результате многих сотен опытов выяснилось, что особи всех четырех видов значительно чаще поднимали карточки с правильным рисунком. Почти всегда хватали первой карточку с правильным рисунком представители эволюционно высшего вида — капуцинов.

В этой связи стоит упомянуть и об опыте М. Бориссавлевича (Borissavlievitch A/., 1959). Тестируемым людям предлагалось выбрать одну карточку из 10 карточек набора прямоугольников с различным соотношением длины к ширине в пределах от 1 : 1 (квадрат) до 2 : 5. 35 % тестируемых выбрало прямоугольник с отношением 1 : 1.618, т. е. прямоугольник с золотым сечением; немногим большая часть тестируемых выбрала прямоугольники с соотношением сторон, близким к этому же сечению. Это объясняется, по автору, тем, что золотое сечение связано с пространственным размещением наших глаз и размерами нашего визуального поля.

Рассматривая этот вывод, нельзя не вспомнить о том, что в консонирующем аккорде все ноты связаны друг с другом очень простыми соотношениями длины волны, тогда как в аккорде диссонирующем или в случайном звукосочетании (режущем ухо даже нетренированному слушателю) эти простые соотношения нарушены.

Однако необходимо вернуться к проблеме существования несомненного эстетического чувства у обезьян. Автор, которому цветные рисунки шимпанзе, воспроизведенные в книге Морриса, очень понравились, решил проверить, насколько его ощущение субъективно, и показал их случайно выбранным читателям Ленинской библиотеки, не объясняя, разумеется, кто же создатель этих картин. Подавляющему большинству они понравились.

Дж. Гексли по поводу выставки рисунков двух шимпанзе написал в предисловии к книге Морриса: «Результаты ясно показывают, что шимпанзе обладают потенциальными художественными способностями, которые могут проявляться при создании подходящих условий. Одной из великих загадок эволюции человека является внезапная вспышка очень высококачественного искусства в период верхнего палеолита. Она становится понятнее, если наши обезьяноподобные предки уже обладали примитивными эстетическими потенциями, к которым позднее добавилась свойственная лишь человеку способность создания символов».

Моррис отмечает (с. 148): «...именно эстетическая оценка картин, общая и человеку и обезьянам, обусловила тот поразительный факт, что картины, созданные парой шимпанзе, можно было выставить в лондонской картинной галерее. Ведь, как мы видели, и человек, и обезьяны обладают чувством дизайна в композиции, хотя только человеку-охотнику нужно применить свой талант и ввести рисование в активный фонд своего естественного состояния. Но почему же после столь поразительного исторического развития человека такие простые рисунки, как показанные в нашей книге, возбуждают интерес, достаточный для их показа на художественной выставке?» Как полагает Моррис, «переход от древесного к наземному охотничьему образу жизни потребовал не только создания орудий и организации, но и совершенствования средств общения; это привело и к изображению различных предметов в виде рисунков. Конечно, описание и обучение охоте посредством рисунков имело важное значение; это видно хотя бы по почти монопольному господству охотничьих сцен среди доисторических рисунков. Имеются, впрочем, многочисленные данные об их магически-религиозном значении. Но весьма вероятно, что рисунки чисто утилитарного значения делались на песке или другом удобном, но недолговечном материале, вследствие чего и не дошли до нас. Общеизвестно, что в рисунках, сделанных в пещерах, выявляется необычайно резкое наличие элементов эстетики».

Из тройного значения картин (по Моррису): магически-религиозного, утилитарного и эстетического — именно утилитарное должно было развиваться, усложняться и расширяться по мере развития социальной структуры. С переходом же к оседлости произошел переход от изготовления рисунков к письменности. После этого, утратив значительную долю утилитарности, рисование сохранило свою эстетическую и магически-религиозную ценность. Затем, когда резко снизилось религиозное значение живописи, за ней осталась, по Моррису, чисто эстетическая роль; но поскольку эстетическая восприимчивость свойственна и обезьянам, их продукция, естественно, оказывается вполне конкурентноспособной. Дальнейшие рассуждения Морриса, на наш взгляд, любопытны лишь тем, что он просто умалчивает об эстетическом значении графики и живописи и приходит к выводу о неизбежном вырождении искусства, которое, по его мнению, теряет всякое значение. Опровергать этот вывод Морриса специально нет смысла, поскольку ясно, что свои самые важные функции изобразительное искусство будет сохранять.