Гений кривомыслия. Рене Декарт и французская словесность Великого Века

Самолечение – один из практических принципов медицинской философии Декарта. При этом важно сознавать, что философ выдвигает его не столько в виде некоей конечной истины, всеобщего правила для управления человеческой телесностью, сколько как вариант метода, рациональность которого определяется необходимостью принимать во внимание единичный характер союза души и тела больного индивида. Действительно, идея самолечения, абстрактно сформулированная в «Беседе с Бурманом», находит более конкретное развитие в переписке Декарта с принцессой Елизаветой, где воззрения философа на проблемы болезни и здоровья приобретают очертания почти законченного свода философской психотерапии, основанного, правда, на анализе симптомов единственной пациентки, которая, необходимо это подчеркнуть, воспринимает философа именно как врача, что подчеркивается в самом первом ее письме:

Сознавая, что Вы являетесь наилучшим врачевателем для моей души, я открываю Вам столь свободно слабости ее умопостроений, надеясь, что, соблюдая клятву Гиппократа, Вы предоставите ей целебные средства, не предавая их гласности, о чем я Вас прошу, равно как прошу смириться с этой навязчивостью Вашего любящего и готового услужить вам друга299.

Разумеется, что философское врачевание Декарта в переписке с Елизаветой заслуживает отдельного рассмотрения300. Здесь лишь ограничимся замечанием общего плана: принимая во внимание то обстоятельство, что медицина соотносится в мысли Декарта с философским методом, а главное – основывается на определенной физической концепции мира, можно сказать, что нормы здоровья и болезни являются одновременно и объективными, и субъективными. Таким образом, в философии Декарта мы можем выделить, вслед за современным французским исследователем К. Романо301, три типа медицины, каждый из которых подразумевает определенный взгляд на болезнь и здоровье.

Прежде всего, речь идет о медицине сугубо механистической, в рамках которой человеческое тело воспринимается как физиологическая машина, функционирующая наряду с другими естественными механизмами. С этой точки зрения понятия «болезнь» и «здоровье» предстают довольно проблематичными, почти неуместными, поскольку речь идет здесь не о наблюдении симптомов, а об установлении причин, каковые в конечном итоге сводятся к нарушению кровообращения. Кровь всему голова, точнее говоря, кровь – царь и бог физического тела, она роднит человеческую машину с животным, с физикой как таковой; тогда как душа, или способность мыслить, всецело принадлежит метафизике. Вместе с тем: «Кровь показана культуре историей»302. Блистательный парадокс, который помнит, наверное, каждый из читателей книги В. В. Савчука, но глубина которого не перестает притягивать к себе мысль, принуждая искать предельных следствий ответственного высказывания. Среди таких следствий находится далеко не в последнюю очередь такое положение: стало быть, нет культуры без крови, нет культуры бескровной, нет культуры бездомной, если принять во внимание, что производные от корневых «кровь» и «кров», разумеется различных по научной этимологии, нередко перекликаются в русском языке – по смыслу отчий кров почти неотличим от отчей крови.

Возвращаясь к медицине Декарта, следует сказать, что сугубо механический взгляд на человека в определенном смысле соответствует феноменологической редукции и представляет собой предварительную и методологическую дегуманизацию болезни. Это также своего рода акт радикального сомнения: наблюдая болезнь, я могу сомневаться во всем за исключением того, что кровь бежит в венах. В пятой части «Рассуждения о методе» Декарт посвящает несколько страниц ключевой роли крови в функционировании человеческого механизма, не упуская случая язвительно заметить, что врачи, щупая пульс, ничего не понимают в человеке: