Гений места, рождающий гениев

Ну, допустим, Петербург не единственный в истории крупный город, лежащий в зоне «этих явлений» – Стокгольм, Хельсинки, Копенгаген, Упсала и Осло тоже находятся не совсем в тропиках. Но Санкт-Петербург – единственный в истории город, в который постоянно приходит новое население – приходит из мест, где «таких явлений» не бывает. Те, кто переселился в Стокгольм из деревень Смоланда или маленьких городков провинции Скараборг, родились и выросли на той же широте. Для них-то никакого шока не происходит.

Петербург – это еще одна граница внутри России – граница средней полосы умеренной зоны и севера. Санкт-Петербург – это место, в котором люди средней полосы постоянно, из поколение в поколение, сталкиваются с севером.

В напряженном поле идей

Кроме того, переселенец оказывается в напряженном поле идей. Каждое сооружение, каждый памятник несет что-то свое… Нового петербуржца обступают воплощенные идеи. Даже если он ничего не знает ни о самих идеях, ни об их воплощениях, эти идеи – пусть искаженные, пусть обрывками – все же проникают в его подсознание. А чем образованнее человек, тем сильнее действуют на него эти идеи, заставляя все время думать, осмысливать, переживать.

К тому же идеи, среди которых живет петербуржец, разнообразны. Огромен диапазон мнений, суждений, оценок; ничто не остается бесспорным или абсолютно точно установленным. Взять хотя бы оценку Петра I, основателя города в мифе массового сознания. От «он бог, он бог твой был, Россия» – и до антихриста. Поди разберись…

А разбираться приходится, потому что не может же человек вообще никак не отвечать на важнейшие вопросы, которые ставит перед ним сама жизнь. Кто такой Петр? Благо ли жить в Петербурге? Быть ли ему и правда пусту? Человеку приходится или принимать какие-то идеи – а тем самым отвергать все другие (и делать это совершенно сознательно), или, если хватит умственной мочи, выращивать свое, собственное понимание происходящего.

Примеров этого «выращивания своего» можно привести миллион. Покажу один пример: Ф. А. Степун писал в автобиографическом романе: «Какой великолепный, блистательный и несмотря на свою единственную в мире юность, какой вечный город. Такой же вечный, как сам древний Рим. И как нелепа мысль, что Петербург, в сущности, не Россия, а Европа. Мне кажется, что по крайней мере так же правильно и обратное утверждение, что Петербург более русский город, чем Москва. Во Франции нет антиФранции, в Италии – антиИталии, в Англии – антиАнглии. Только в России есть своя антиРоссия: Петербург. В этом смысле он самый характерный, самый русский город».

Что сказать по этому поводу? В одном небольшом абзаце – и сколько совершенно индивидуальных, сомнительных, соблазнительных, вызывающих желание спорить, скорее всего неверных идей. А это – лишь один небольшой пример, не более.

Соблазн домысливать

Не всякий человек участвует в создании и достраивании Петербурга. Но всякий живущий и даже всякий достаточно долго пребывающий здесь испытывает ту же экзистенциальную тревогу, что и Росси, и Монферран, и Воронихин.

Напомню, что именно «сообщает» город самим фактом своего пребывания на краю российской земли и своей планировкой:

• неуловимость «главного»;

• противопоставление искусственного, созданного людьми, и природного;

• эсхатологическое мироощущение;

• принципиальная недоговоренность того «текста», который, многократно дописав, послали предки, и который читаем мы;

• необходимость личного, индивидуального прочтения этого «текста».

И в ХХ веке Санкт-Петербург своим расположением, своей планировкой показывает, что он лежит не просто на краю России, но и на краю Ойкумены (случайно ли роман с этим названием Ефремов писал в Петербурге?). Но и на краю мира людей. И на краю материального мира.

В какой бы точке Петербурга вы ни жили, ни работали и ни находились, Петербург ясно говорит, что «главное» находится не здесь – оно всегда где-то в другом месте, неуловимо и неявно; и что вот прямо здесь присутствует нечто, чего вы не знаете и не понимаете. Казалось бы, город предельно устойчив, ясен, и вообще он большой и каменный: прямо-таки символ чего-то основательного, положительного. Но вместе с тем он продуцирует и тревогу, чувство неопределенности. Город не дарует каких-либо прочных гарантий определенности; даже гарантий собственного существования; ощущение «пограничности» всего видимого и происходящего словно испаряется с булыжных мостовых города.

Живущий в городе естественнейшим образом проникается особым неспокойным, ни в чем не уверенным мироощущением. Неявность, скрытость и неочевидность центра, эксцентричность планировки делает урочища Петербурга особенно полисемантичными, создавая обстановку некоей призрачности, зыбкости, неясности границ реального и ирреального.