Гении неба

Спустя минут пять я раскладывал по тарелкам порции, Дэв то благодушно следил за шумовкой, то неприязненно поглядывал на дверь и связанную как личинка шелкопряда Татьяну. И дверь, и Татьяна, старались не вызывать неудовольствия американца. Может, потому, что у него на коленях лежал заряженный «по пробку» лучемет. Дэвид Эдвин Ли поесть не только любит, но считает еду ритуалом, нарушать который не позволительно никому и ничему. Войди сейчас ангел с саксофоном и возвести он конец света со страшным судом — и то разговор бы не состоялся бы до окончания десерта. Ворча, приятель ловил вилкой пельмень, последовательно тщательно окунал в масло, уксус и сметану, затем внимательно рассматривал и только потом отправлял в рот.

Наконец, угощение растаяло как сон, был выпит сварившийся в пузатом кофейничке кофе, с ним в желудках улеглись ничуть не возражающие против такого соседства по сто грамм коньяку, задымились ароматным дымком сигареты и заметно подобревший американец сообщил глотающей голодную злую слюну Татьяне:

— Теперь можешь говорить все, что хочешь. Теперь я расположен к беседе.

— Зато я не расположена, — гнусаво возмутилась она, — Третьи сутки без крошки во рту разыскиваю этих балбесов, а они даже не догадываются накормить!

— Сейчас, убив легкой закуской сосание в желудке я готов даже на это, — Дэв с добрым сопением соорудил четырехслойный бутерброд и дал даме укусить от сложного сочетания ржаного кислого хлеба, твердокопченой колбасы, настоящего швейцарского сыра, зелени, масла и каких-то приправ.

Я оглядел жующую пленницу. На этот раз она была одета в длинную плиссированную темно-коричневую юбку, в тон к ней была, видно, подобрана и кофта — немного светлее, в стиле мужской сорочки, с нагрудными кармашками и погончиками. Закатанные рукава обнажили незагорелые, тонкие с синими прожилками вен руки. Всклокоченная отбеленная химия делала лицо неприятным. Одежда и слегка размазанная косметика свидетельствовали о прошедших неустроенных сутках, не меньше. Багажем дама то ли не обзавелась, то ли он ждал ее где-то не здесь. Она вполне могла оставить его в любой из вокзальных автоматических камер хранения. В целом она выглядела естественно: невезучая малолетняя шлюшка, из тех, что голосуют на трассах, снимаются на вечерних улицах и танцевальных сборищах. Только глаза выдавали ее сейчас с головой. Ни у одной потаскухи не может быть такого острого, многоопытного взгляда. Взгляда существа, уже давно сделавшего ежесекундную игру своей натурой.

Она встретилась со мной взглядом и подмигнула, продолжая жевать слишком большой откушенный кусок. Она действительно тяжело провела это время и действительно было голодна. В этом она не играла.

— Чертовски вкусно, — изрекла она, справившись наконец о бутербродом, — В России такими теперь не угощают. Руки, конечно, вы мне не развяжете?

Дэв укоризненно покачал головой:

— Как можно! Я не устану от того, что накормлю тебя собственноручно. Будешь хорошо себя вести — дам даже кофе.

Татьяна усмехнулась:

— Ради кофе я буду паинькой. Какие у вас планы — насчет меня? Накормите, напоите, в баньке попарите — и в Интергал, на правеж? Или сами будете потрошить? Чего молчите?

— Да так, взвешиваем твои предложения. Простят ли нас, если притащим на блюде твою прелестную голову с отрезанными ушами, губами и носом.

— Точно, — вставил Дэв, с видом художника, кладущего решающие мазки на холст, мажущий второй бутерброд, — И глаза на другом, маленьком блюдечке. С каемочкой по цвету глаз.

— Во-во, и глаза на блюдечке. Да только не простят ведь. Да, Дэв?

— Угу, — промычал американец, давая даме укусить, — Как пить дать. После всего, что мы отчудили. Лихо оно горело!

Хохотнул:

— Как ты этих технарей сходу зажег, в проекционной? Троих сразу? А морда у того ублюдка была — не придумаешь глупей. Интересно — он успел сделать в штаны?

Я рассеянно качнул головой:

— Уж наверно… Да он тогда и не заметил бы.

Зевнул. За окнами незаметно совсем стемнело. Скосил глава на полонянку в мятой, грязненькой одежонке и продранных на колене колготках:

— Может, сдадим ее на ночлег обратно на Лубянку-Prison? Интергал отпадает, а оставлять мадам здесь — как мне кажется, будет неоригинальным самоубийством.

— Придется посменно спать, — сказал, тоже позевывая, приятель, — Тюрьма уже небось не примет. Поздно, почти одиннадцать местного. Ниче, на кофе да куреве протянем ночку. Слушай, а может просто вздернем ее прямо тута на потолочной балке, засечем полчаса да и разойдемся дрыхнуть, а?

— Нагадит ведь, — поморщился я, — Слушай, есть идея! Все будет в лучшем виде, дружище. Покорми ее пока, я сейчас прийду. Где-то тут были шприцы…

После двух уколов Татьяна закрыла глаза и вытянулась.

Дэв прищурился:

— Наркотик? Надолго ли он ей?

— До утра. Это старая хохмочка, корень. Снадобье комбинированного действия: сначала стандартный наркотический эффект, а сразу за ним — инфорегрессия.

— То есть?! — заинтересовался он. Я пожал плечами: