— Это не моя мама, это мама того ребёнка, к которому её наняли кормилицей. Моё рождение было так, поводом. Оно дало ей молоко, которое предназначалось для того ребёнка, которого она любила и обожала с первого мгновения, как только взяла на руки, а меня в это время куда-нибудь засовывали, чтобы не мешала, и кормили тем, что останется. У неё нет жизни, кроме этого ребёнка, она обожает его, она гордится его достижениями, и каждый раз, когда мы видимся, я слушаю о том, чего он достиг за то время, пока мы не виделись. А он, естественно, совершенство со всех сторон. Он и в младенчестве не плакал, и в детстве не болел, и в школе хорошо учился, и в академию сейчас поступил, и ко всему у него талант, и всё ему удаётся. Быть успешным и продуктивным вообще легко, когда все бытовые вопросы за тебя решают родители и слуги, и по любому предмету у тебя личный учитель, и зимой ты не мёрзнешь, и весной не голодаешь, и пешком не ходишь, тебя довозят до порога и открывают двери. Это совершенно другая жизнь, красивая и комфортная, и моя мама в этой жизни уже семнадцать лет, и ей там нравится. Я уверена, если ей скажут, что выходных у неё больше не будет никогда, она обрадуется. Я в детстве тоже жила в их доме, бабушка маму туда устроила с таким условием, что я буду при маме, чтобы она меня тоже кормила. И я там жила, у нас была комната своя, мне разрешали играть с хозяйским ребёнком, присутствовать на его уроках, пользоваться их библиотекой. Но потом меня оттуда выгнали, и я стала жить дома, а мама осталась там. Я уверена, она счастлива, она была бы счастливее, чем она есть, только в одном случае — если бы того офигенного ребёнка родила она сама, но быть няней для неё тоже счастье. У обычных женщин забота о детях — это неоплачиваемая вторая смена, которую надо отпахать после того, как уже отпахала первую на заводе или в услужении, а у моей матери это основная работа, за которую весьма прилично платят. И она ничем, кроме ублажения этого ребёнка, не занимается, её одежду стирают прачки, еду для неё готовят на кухне, убирают в её комнате уборщицы, она исключительно ходит за ребёнком и заглядывает ему в рот. А ему семнадцать лет, ему пелёнки менять уже давно не надо, он её держит при себе по старой памяти, и зовёт, если ему захочется поговорить или спинку почесать. У неё просто мармеладная жизнь в доме хозяев, идеальная. И тут, представь, она возвращается домой, ко мне. Ты же там был, можешь вообразить, — Эльви посмотрела на него с усмешкой, Барт отвёл глаза, пожал плечами, сказал не особенно настойчиво:
— У тебя уютная квартира. У меня в детстве была похуже.
— Спасибо, конечно, но я тебе не верю, — она тихо рассмеялась, вздохнула и махнула рукой: — Короче, мама приходит в этот дом чисто вспомнить, почему она должна ценить дом хозяев. И пока она находится в моём доме, она мечтами в своём, там, у хозяев, при ребёнке своём обожаемом. И я про него слушаю, весь вечер, хочу я или нет — меня не спрашивают.
— Понятно, — он осмотрелся, глядя на аллею со скульптурами, на которую они сворачивали, увидел лоток с какой-то едой, мигом вспомнив, что за сегодня не ел вообще ничего, и спросил: — Ты обедала? В смысле, ужинала? — Эльви посмотрела на него с улыбкой, Барт изобразил смущение: — Я ничего из этого не делал со вчерашнего дня. Там вон что-то продают, я не знаю, что это, но я готов съесть что угодно. Ты будешь?
— Пойдём посмотрим, — она сказала это вроде бы спокойно, но Барт заметил то проверяющее движение, которое он сам всегда делал на автомате — хлопок ладонью по карману, проверить, звенит или нет. У него звенело, он об этом заранее позаботился, поэтому наклонился к Эльви и сказал шёпотом:
— Я угощаю, я вчера сундук продал, так что я теперь богат.
— Кому продал?
— Хозяину своему, он оказался щедрее, чем я думал, так что я теперь пожизненно угощаю, мы эту сумму вряд ли даже за десять лет проедим.
Эльви недоверчиво округлила глаза, Барт улыбнулся с очаровательным видом:
— Быть гением обычно сложно, но иногда бывает выгодно. Сохранишь мой секрет?
Она фыркнула:
— Ты думаешь, в группе никто не догадывается, что ты богатенький сынок?
— А что, я похож?
— Похож, — вздохнула Эльви, отводя глаза, — для них скорее шоком станет, если я расскажу, что ты раньше на Синем Камне жил. Но я никому не скажу, не переживай.
— Я этого не стесняюсь. Я бы даже обратно туда переехал, наверное.
Он хотел начать рассказывать о своих планах на ближайшие десять лет, но заметил, что Эльви его не слушает, потому что что-то привлекло её внимание настолько сильно, что она замерла на середине шага. Он тоже туда посмотрел, но ничего не понял — она смотрела на лоток с едой. Потом она заметила, что Барт тоже остановился, и отвернулась от лотка, сказала шёпотом:
— Видишь девушку, которая конфеты продаёт?
— Ну?
— Это Шайнис. Про которую я рассказывала. — Барт поднял брови, осторожно посмотрел на девушку за прилавком, понял, что она заметила их двоих, тихо сказал Эльви:
— Она тебя тоже узнала. Пойдём поздороваемся?
— Не знаю… Блин. Ладно, пойдём.