Гениталии истины

Когда все до единого гедеэровцы по паре-тройке раз насладились Наташиной глубиной, их командир повернулся к Ване, до этой минуты, затаив дыхание, наблюдавшим со сладко противным самому себе интересом за изнасилованием собственной тёти, и участливо спросил: «Ну, а что бы ты хотел с ней сделать, малыш?»

Мальчик подошёл к Наташе поближе. Её расхристанная, влажная, лоснящаяся от секрета тёмно-розовая вагина с вытекающими из неё соплями любви раскачивалась прямо перед его любопытным носом. Ваня протянул к ней руку, надавил на скользкий разбухший клитор, широко развёл малые губы и заглянул в дырочку…

Видно было плохо. Мешала вытекающая из тёти Наташи германская сперма. Из глаз девушки катились слёзы раскаяния.

– Я… Я раскаиваюсь – еле слышно прошептала она.

– В чём? В чём ты раскаиваешься, шлюха? – спросил пластмассовый сержантик.

– Я раскаиваюсь в том… в том, что я – женщина! – выдохнула она.

– Вот. – сказал Обер, протягивая Ване планшетку, – Это нужно засунуть туда. – и похлопал Наташу по письке.

– А что это, дядя фашист? – спросил мальчик.

– Я не фашист, я – потомок Фашиста! А это, – и он снова потряс в воздухе планшеткой, – это Книга Судеб, малыш!

Под ясным небом повисла неловкая пауза.

– Ладно, малыш, не будем тебя смущать. Да нам уже и пора. Задержались мы здесь. А ведь нам же ещё завоёвывать твою Родину!

– Да как же я засуну это туда? – вскричал возмущённый Ваня.

– Если ни в ту, ни в другую дырку влазить не будет, сделай между ними разрез! – посоветовал ему на ухо Ницше, и все они побежали дальше завоёвывать Марьину Рощу.

Обер уже начал засыпать в коляске своего командирского мотоцикла, когда до него наконец дозвонился Пиночет.

– Меня интересуют ваши успехи! – прозвучало в фиолетовой трубке вместо приветствия.

– М-м-м-м-ой! – подпрыгнул на кочке Обер.

– Что «ой»? Так вы её сделали? Отвечайте!

– Да, товарищ фельдмаршал, но…

– Что «но»?

– Она… ну, в общем, она не совсем кукла.

– Конкретней!

– Мы… Гм, кажется, мы выебли человека! – выпалил Обер. В трубке послышался скрип обескураженной мысли на том конце провода.

– Гм-гм… Не преувеличивайте! – нашёлся наконец Пиночет.

46.

В конце концов дом Мишутки категорически разбомбило. А поскольку Тяпину конуру оккупанты сравняли с землёй в первый же день войны, на сей раз горе-сожители натурально и окончательно остались без крова. Эвакуация же, как вы знаете из сорок второй главы, была так же успешно отменена, и конца-краю страданиям плюшевых праведников в обозримом будущем не предвиделось.

Первую ночь безрадостной новой жизни обезьянка и медвежонок провели в уцелевшем крыле здания Андрюшиного детского сада, но наутро разбомбило и его. Тогда они перебрались в полуразвалившееся здание Института Личной Ответственности. Там им удалось прожить относительно счастливо целых двое суток, и оное счастье было, хоть и относительным, но достаточно полноценным. Перед их последним соитием в Институте Ответственности Мишутка, по всей видимости, из-за нервного перенапряжения, растрогался до такой степени, что назвал Тяпу своей девочкой. Она же столь обаятельно мурлыкнула ему в ответ обезьяной, что у него мгновенно наступила эрекция. Однако в полдень третьего дня Институт Ответственности постигла та же участь, что предыдущие их пристанища. Мишуткой с его предрасположенностью к мистицизму немедленно овладело предположение, будто это сам Господь Бог кладёт им гедеэровские авиабомбы след в след.

– Да-а, – сказал он как-то практически вслух, – возможно, что это хорошо и не кончится…

– Глупый ты! Ты просто устал. – дежурно предположила Тяпа, чтобы успокоить саму себя, и почти обаятельно улыбнулась.

– Однако, как многие и впрямь полагают, всё, что имеет начало, имеет и свой конец. На исходе второй недели войны их мытарства закончились, и сожители обрели наконец долгожданный покой на городской свалке.

Однажды днём, когда они сладко нежились в куче бумажного мусора, Тяпа, излишне зевнув, разразилась сентенцией:

– Знаешь, милый, – начала она как бы издалека, – у меня есть для тебя нечто посередине…

– Чё? – присвистнул Мишутка в меру своих представлений о том, как следует ломать дурочку.

– Вачё, милый! – парировала обезьянка. – Я говорю, есть у меня нечто среднее между предположением и глубоким интуитивным знанием. То есть, это можно назвать и догадкой, а можно и гениальной догадкой, то есть, истиной!

– Ну?

– Не нукай, милый, не запряг! Просто я бы хотела информировать тебе о том, что я думаю.

– Ну что же, проинформируй. – согласился Мишутка и зашуршал рваными промасленными картонками, устраиваясь поудобней.

– Видишь ли, я не то, чтоб прямо увидела такой сон, нет, этот ворох галлюцинаций, сознанья поток и прочая потусторонняя всячина – всё, всё это роится в моём резервуаре, чтоб не соврать, с рождения самого и…

– Чегой-то это ты, мать, так мудрёно выражаться вдруг стала? – перебил Тяпу медвежонок.

– Знать, время пришло. – тихо и неожиданно медленно ответила она, выдержав короткую паузу.

– Для чего время пришло? – снова прикинулся дурнем её невольный сожитель.

– Время… говорить правду.