Геносказка

— Смелость — не орган и не железа, которую можно пересадить. Я стимулировала ваши надпочечники для выработки большей дозы норадреналина, но дело не в нем. Едва ли вам нужна была смелость. Мне кажется, причина вашего беспокойства в другом. Вы слишком презираете физическое уродство своего тела, свои собственные генетические пороки. И смелость едва ли вам в этом поможет.

Человек-лев хлестнул себя хвостом по боку.

— Ты лжешь, ведьма! Ты украла наши деньги! Ты посмеялась над нами!

Он медленно надвигался на нее. По сравнению с хрупкой фигуркой Гретель этот мул казался огромным и несокрушимым. Одного удара его лапы должно было хватить, чтобы смять ее, раздавить, вбить в брусчатку. Но Гретель даже не попятилась. С прежним спокойствием стояла на месте, не делая и попытки отстраниться. Нечеловеческая выдержка. Выдержка настоящей ведьмы, подумалось Гензелю, человека, слишком глубоко погрузившегося в запретные тайны геномагии, чтобы интересоваться чем-то насущным и обыденным. Вроде сохранности своей головы.

Вот почему рядом с ней всегда должен находиться брат-защитник.

— Отойдите, — сказал он негромко, приподнимая мушкет. — Я, конечно, не геномаг, но кое-какие чудеса делать умею. Если вам не нравится то, что вы получили, я легко могу вышибить все, что вы получили, обратно. Только это будет немного больнее, чем при работе сударыни Гретель…

Какую-то секунду ему казалось, что это может сработать. Что эти трое, давно потерявшие человеческий облик, эти изуродованные дети грязного города вдруг одумаются. И отступятся. И что-то человеческое вдруг проклюнется сквозь их искаженную, полную генетической скверны оболочку. Но это длилось всего секунду.

— Взять ведьму! — проскрежетал мехос, расставляя огромные, гудящие гидравликой лапы. — Рви их!..

Им не было нужды распалять себя. Они уже были готовы, только ждали подходящего момента.

Гензелю приходилось слышать от бывалых воинов, что во время боя время растягивается, а каждая секунда превращается в минуту. Он сам ничего такого не испытывал. А то, что он испытывал, едва ли было кому-то знакомо.

Он просто ощутил, что хищник, плавающий в непроглядных черных глубинах его внутреннего моря, давно напрягшийся в ожидании добычи, поднялся к самой поверхности. Он чуял свежую кровь. Грязную, не вполне человеческую, но горячую и сытную. Этого было довольно.

Кровожадный хищник с гибким и сильным телом акулы. Хладнокровный и в то же время алчущий крови. Спокойный, как сама смерть. Гензель слишком долго сдерживал его. Пришло время дать ему свободу.

Человек-лев, стоявший за спиной Гензеля и Гретель, наверняка считал, что успеет первым. Что его лапа, вооруженная острейшими когтями, вскроет черепа наглецов, пока те таращатся на громыхающего мехоса. В конце концов, он тоже был хищником — опытным, бесшумным и очень ловким. Он знал: самая легкая добыча — та, что смотрит в другую сторону.

Возможно, он просто никогда не сталкивался с акулами. И не знал, что их холодные, как вечная ночь, и столь же равнодушные глаза могут смотреть в любую сторону.

Ствол мушкета крутанулся в руке Гензеля и вдруг уставился в живот мулу. На таком расстоянии не было нужды целиться, даже если стреляешь себе за спину. И Гензель не целился. Он знал, что попадет, еще до того, как курок колесцового замка, звонко клацнув, сработал. Механизм не подвел. Негромкий хлопок сгорающего на полке пороха — и сразу же мгновенно оглушающий грохот мушкета.

Живот человека-льва лопнул, как обивка старого дивана, только в глубине обнажились не ржавые пружины, а влажные комья внутренностей, часть из которых вперемешку с клочьями плоти и шерсти усеяла брусчатку. Возможно, среди них были и модифицированные надпочечники. Если так, человек-лев должен был окончательно утратить смелость. И он ее утратил.

Отшатнувшись к стене дома, мул взвыл, как-то фальшиво и удивительно тонко, и нелепым движением попытался прижать лапы к ране — словно затыкал дырявую трубу, из которой хлещет вода. Но воды уже было слишком много, и цвет у нее был грязно-алым, как дрянной яблочный сидр на здешнем рынке. Человек-лев завыл. Его огромные когти были созданы для того, чтобы впиваться в противника и разрывать его на части, но с удержанием собственных внутренностей справлялись куда хуже…

Гензель сразу же забыл про него, развернувшись к мехосу и его спутнику. У некоторых существ, наделенных в полной мере инстинктом самосохранения, зрелище умирающего товарища может вызвать потерю уверенности. Но эти двое лишь замешкались на пару секунд. Значит, не передумают.

Они бросились на него одновременно, в полном молчании.

Драка в подворотне не любит лишних звуков — угроз, проклятий, выкриков. Настоящие хищники могут скалиться и рычать, когда демонстрируют силу или вызывают противника на бой, но молчат, когда дело доходит до драки. И эти двое вовсе не были новичками, Гензель ощутил это сразу же.