Геновева

Зигфрид. А никаких. Это она хотела, чтобы ее считали святой.

Горемир. Охотно верю. Вы можете отпустить себе грехи!

Зигфрид. Даже Геновева, если я правильно тебя понял, простила меня.

Горемир. Это другое дело.

Зигфрид. Вот как?

Горемир. Геновева была сама добродетель.

Зигфрид. Именно это я и пытаюсь тебе втолковать. Да пойми же, обвинение со стороны Голо было обвинением молвы. Все были как-то против Геновевы.

Горемир. Кто все? Дворяне, церковь, заграница?

Зигфрид. Нет, не только. Лысина тоже.

Горемир. Лысина?

Зигфрид. Наш император, Карл Лысый. Помнишь, когда я отправлялся в Агион, твоя мать сказала мне…

Горемир. Как я могу помнить, меня еще на свете не было.

Зигфрид. Нет, ты был. В известном смысле, ты был.

Горемир. И что она сказала?

Зигфрид. Она сказала: «Держитесь императора. Что бы ни случилось, прошу вас, держитесь императора».

Горемир. Так и сказала?

Зигфрид. Вот почему она не могла остаться в живых.

Горемир. Такая женщина – великая потеря для нашего века.

Зигфрид. Ты полагаешь, она могла бы оказать своему столетию великие услуги?

Горемир. Огромные.

Зигфрид. Видишь ли, столетия вовсе этого не желают. Великие услуги только смущают любую эпоху, они выходят из ряда вон. Я слушался твою мать. Я думал, что Бог в опасности, а я избран, дабы его спасти. Это было чистое умопомрачение. Богу никогда ничто не угрожает. Слыхано ли дело, чтобы мир перестал идти своим путем? В тот раз его путь лежал не в нашу сторону, поход оказался неудачным. Наши отпадали один за другим, один я продолжал сражаться, как наказала мне твоя мать. Я понял это в тот день, когда Лысина отпал от Лысины.

Горемир. Император отпал?

Зигфрид. Да.

Горемир. Отпал от самого себя?

Зигфрид. Император устал от власти, он больше не хотел империи. «Империя, – сказал он, – это перебор, насилие над человеческой природой», – и позволил империи развалиться.

Горемир. Вы имеете в виду договора о разделе, подписанные в Вердене и Мерсене?

Зигфрид. Совершенно верно. И начались дела, которые обычно не происходят. Или происходят, если императоры больше не дорожат империей. Тогда все остальное становится почти безразличным. И жертвой такого настроения пала твоя мать. Я могу распознать ложь человека, но я не дерзаю распознать ложь столетия.

Горемир. Может быть. Но тут есть противоречие.

Зигфрид. Какое?

Горемир. Такое, которое доказывает, что вы снова увиливаете. У нас уже семь лет новый император.

Зигфрид. Да, Карл Толстый. После Лысого пришел Пузатый.

Горемир. Он во второй раз воссоздал империю Карла Великого.

Зигфрид. Во всяком случае, империю Карла Лысого. К сожалению, у него, видимо, падучая болезнь. Карл Великий, Карл Толстый… Звучит похоже, но есть и разница, которую следует принять во внимание. Многие считают себя великими лишь потому, что разжирели.

Горемир. Вы говорите слишком много, как все люди, которые не хотят слушать. По известной им причине. Они говорят, чтобы их не спрашивали.

Зигфрид. Спрашивай о чем хочешь.

Горемир. Вы говорите, что в позоре моей матери виноват император, которому надоела империя. Пусть так. Но империя восстановлена. Почему же вы не восстановили честь своей супруги?

Зигфрид. Да ведь в этом не было никакой нужды. Ее честь восстановилась сама собой. Ты знаешь, как называется этот трактир?

Горемир. Я и хожу-то сюда из-за вывески. Трактир называется «У святой Геновевы».

Зигфрид. Когда я отправлялся в поход на сарацин, этот кабак назывался «У пфальцграфини Геновевы». Когда я вернулся с войны, на вывеске стояло «У ведьмы». Понимаешь? Кабак продолжал носить имя твой матери.

Горемир. Отвратительно.

Зигфрид. Нет, тебе следует осторожнее обращаться со словами. Теперь это питейное заведение называется «У святой Геновевы». Здесь даже есть сарайчик, рядом с отхожим местом, где за небольшую плату показывают лань, чье молоко по воле Божьей сохранило тебе жизнь.

Горемир. Я был там. Ужасно.

Зигфрид. Что с ней?

Горемир. Она подложная. Я хотел с ней поздороваться, но эта лань вовсе не та, что меня вскормила.

Зигфрид. Ты уверен? Для человека все лани на одно лицо.

Горемир. Сначала я подумал, что это и впрямь Мамми. Но она не позволила мне подоить себя.

Зигфрид. Наверное, не узнала. Для лани все люди на одно лицо.

Горемир. Но не для Мамми.

Зигфрид. Я не стал бы придавать этому большого значения. В здешних трактирах, в одном только Пфальце, показывают три дюжины ланей. Быть может, среди них и есть подложные, но количество впечатляет.

Горемир. Количество! Я так ее любил.