Генри VII

Когда Стиллингтон, Ричмонд и их то ли стража, то ли почётное сопровождение прибыли в Сен-Мало, Генри Ричмонда вдруг сразил приступ лихорадки. Что ж, поскольку всё равно нужно было ждать благоприятного ветра для отплытия, Ричмонда оставили в покое, и, по-видимому, даже не особо охраняли, ведь молодой человек буквально еле ноги переставлял. В результате, Генри, отлично ориентирующийся в Сен-Мало, благополучно улизнул, и спрятался в соборе св. Винсента, запросив там церковного убежища.

И вот тут вполне уместно воскликнуть: «Случайность? Не думаю!», потому что пока там эскорт тащился до Сен-Мало, пока англичане чесали затылки, размышляя, можно ли Ричмонда из церкви просто вытащить под белы рученьки (прецеденты были — правда, дома, в Англии), на беднягу Франциска обрушилась настоящая буря.

Барон Филибер де Шандэ кричал на весь зал, что Ричмонд будет “torn in pieces by bloodied butchers… miserably tormented and finally… slain”[5], герцогиня рыдала, а адмирал Жан де Келенек хмурил лоб и громыхал, что герцога, несомненно, ввели в заблуждение. И — Франциск передумал. Он велел вернуть Ричмонда обратно. За Генри был послан Пьер Ландэ, восходящая звезда бретонской политики, который торжественно заявил, что безопасность Генри Ричмонда становится делом его, Ландэ, жизни. А Ландэ — это буржуа Бретани, а буржуа Бретани — это торговые интересы Англии.

И что мог поделать Стиллингтон? Решительно ничего. Несомненно, у него были свои подозрения относительно случившегося, потому что срежессированность событий была достаточно очевидна. Но не брать же штурмом церковь, и не начинать же войну! Поэтому епископ вернулся к своему королю только с заверениями герцога Франциска, что тот будет охранять Ричмонда и Тюдора самым строгим образом.

Как ни странно, это обещание герцог выполнил, на свой лад. Ричмонд просто пропал с горизонта, и никто не знал, где именно его держат. Похоже, Франциск точно знал, что визит Стиллингтона вызовет реакцию в Париже. Не мог же король Луи не попытаться взять реванш там, где его дорогой друг Эдвард потерпел фиаско!

В канун Рождества того же 1476 года, ко двору Франциска прибыл французский адмирал Гийом де Супленвиль с заявлением, что он явился за Ричмондом и Тюдором. Вот так. Никакой дипломатии, никаких попыток умаслить соверников герцога, никаких обещаний. Неизвестно, «занемог» ли герцог на этот раз, но и французский адмирал отправился на родину восвояси.

Когда буря утихла, Ричмонд объявился в замке, где жил его дорогой дядюшка Джаспер, в Шато де Лермин. Несомненно, это очень оживило его будни. Будни герцога Франциска тоже стали более оживлёнными. В 1477 году, молодая герцогиня родила ему дочь. А через год — ещё одну. И Эдвард, и Луи сделали потом вялые попытки наложить загребущие ручки на Ричмонда и Тюдора в 1482 году, но звезда Эдварда уже явно закатывалась, и будущее дяди и племянника, в качестве козырей французской политики, становилось всё более очевидным.

Молодой человек с видами на будущее

Баланс в отношениях между Англией, Францией, Бургундией и Бретанью начал стремительно меняться где-то с 1481 года. И не в пользу Англии, надо сказать. К лету 1482 года, когда король Эдвард внезапно вернулся с севера в Лондон (как говорят, по причине нездоровья), его акции у соседей и вовсе перестали котироваться. Собственно, будь король здоров и в силе, соседи вскоре бы о таком пренебрежении пожалели. Но Эдвард не был здоров, хотя, судя по тому, что он замкнул весь шотландский поход на себя, не хотел этого признавать.

В результате, герцог Франциск Бретонский сделал кое-какие изменения в условиях содержания «государственных пленников», Ричмонда и Тюдора. В 1481-82 гг., содержание Джастина Тюдора составляло 600 ливров, из которых 40 ливров выдавались ему на карманные расходы. В те же годы, на содержание Ричмонда стали выделять 2000 ливров, из которых на карманные расходы он получал 620! И в октябре 1482 года, после инцидента с внезапным возвращением Эдварда IV в Лондон, сумма содержания была увеличена до 2200 ливров. В 1470-х, Джаспера в денежном эквиваленте ценили дороже.

Естественно, Эдвард IV был в курсе перемен, потому что к концу 1482 года поставил Франциску чёткое условие: хочешь наших лучников — верни нам Ричмонда и Тюдора. Но в начале 1483 года Эдвард умер, и это изменило всё.

С точки зрения Бретани и Франции, коронация Эдварда V означала бы продолжение политики его отца. Поэтому, внезапная серия громких скандалов, и последующая за ней коронация Ричарда III, вызвали за границей изрядный переполох. Пусть герцог Глостер держал себя строго в рамках, установленных для его деятельности братом-королём, о его политических взглядах было известно. Потому что сводились они к кристально чистой стратегии: врага надо бить. И бить врага он умел, прекрасно доказав это шотландским походом.

Но гораздо хуже этой воинственности, с точки зрения Бретани и Франции, была расчётливость Ричарда, которую он продемонстрировал в том же походе.