Генрика

– Ален, – вечером попросил Алеша, – не сердись, пожалуйста… Меня надо завтра собрать в дорогу. Надолго, на три дня. Не сердись. Я теперь – машинист…

Пыль антрацита на теле Алеши, наутро после бессонной ночи Аленки – теперь стало ясно всё…

– Алеш! – понимая, что не Алешу, но, не зная, кого молить, уронила Аленка голову, -Алеша, не надо на паровоз, умоляю тебя, заклинаю, не надо!

Нелепой казалась Аленка со стороны: сползающая на пол, слезой орошая его колени, просящая:

– Я умоляю, не надо!

Но, война и любовь не способны на сделку…

***

– Леха на паровозе?

– Да, Палыч. Уже вторым рейсом.

– И как?

– Гнатышин противился. Толку с него, говорит, – в паровоз не залезет. А ты, говорю – на руках его вкидывай. Там пусть рулит, а кочегарить – есть кочегар.

– Значит, рулит? М-мм… А ты вот что, ты завтра к Аленке сходи, передай привет.

– По-нашему?

– Я тебе дам! Нормально. Скажи просто, что я передал привет.

– Передам. То есть, просто скажу! – «Да уже бы давно, – про себя посмеялся, Пашка, – её бы давно, как нормальный мужик, уложил! Чего надо? Ведь дело такое: добром не кончить – свихнуться можно!»

«А может, – сводил скулы Палыч, – и правда: взял, опрокинул Аленку, и все дела? И твоя – до копейки, вся! Чего я?»

Да опять, холодок неуютный бежал по ногам к животу. Копейки с Аленки, подмяв ее, не получишь! Не та: она не боится. Она в харю плюнет. «Пес дряхлеющий!» – сознавал он сам, что просто учуял в Аленке нежность, какой не познал ни с женой, ни вообще, хоть раз в жизни. Ни с теми, кого, свою власть используя, он получает сейчас.

Никто не поймет: Аленка, в сравнении с бабами – так, пигалица; а, по сути сравнить – ангелок! Цветок ангельский! Что ж его мять? Насладиться, сорвав аккуратно, мечтает Палыч. С нежностью девственной, нерастраченной, пусть же сама: стыдливо, неловко и неумело к нему припадет Аленка. Вот чего хочет Палыч!

Ну, пусть упредил его Тулин, да он же калека. Может, дай бог, и не дошло-то у них до дела, куда ему, Лехе Тулину? Но если уж и дошли – отступать Осип Палычу некуда – сам далеко зашел…

Он один в кабинете. Прикрыл глаза. Всё само решится. Всё подходит к тому, что Аленка – его… Аленка, которую он и боится, и хочет – она сама будет трогать его руками. Не только руками, а губками – и не только в щечку… Всё будет. Тулин на паровозе – должно теперь быть. Она все поймет. Придет, уже завтра, с нижайшей просьбой. А нижайшая просьба – уж ясный перец: стоять за ценой – безнадежное дело.

Безотказное дело, и все хорошо: Леха в рейсе, Палыч – с Аленкой, мечтает начальник полиции. У неё-то молчать – интерес свой собственный. А там, глядишь, и судьба черту подведет – военное время – паровозы летят под откос…

Он цепко ее прихватил – дьявол, возжелавший купить душу ангела.

Я слушаю, фройлен!

– Фройлен! – навстречу Аленке вышел и преградил путь, автоматчик.

– Герр комендант. Мне к нему. Он вызывал меня.

– Руфен зим их ан?

– Да, раньше…

– Айн минут, фройлен!

– Я слушаю, фройлен!

– Вы меня вызывали, раньше…

– Я?

– Да, да, Вы. Стекольню там делать…

– Стекольня? Что есть стекольня?

– Мастерская для стекол, окна…

– Кто вызываль?

– Вы.

– Найн. Фройлен, найн, не надо мне Вас. Не вызываль!

– Ну, давно…

– Не надо Вас, фройлен.

– Ну… – растерялась Аленка.

– Просьб у Вас есть?

– Да, есть?

– Я слушайт.

– Тулин. Это мой муж, Тулин, в депо. Он работал в депо. Ремонт. Напильник. Вот, – стала жестом показывать герру, Аленка, – Напильник…

Обозначив одной рукой верх напильника, а другой – рукоять, она стала показывать, как им водят туда-сюда.

– О, – посмотрел комендант и улыбнулся, – Вы сказаль, напиник?

– Напильник. Вот я хочу напильник, не машинист. Он теперь – машинист.

– Машинист, я, я…

– Вот, а я не хочу машинист. Он больной. Очень больной. Нога, – показала бедро Аленка, – короткая. И живот… – показала ладонью.

– Вы хотель как?

– Я хотель, хотела «напиник». Вот так, – она показала опять, напильник. Одна ладонь обхватила сзади, другая спереди. Туда-сюда, туда-сюда…

– Гут… – наблюдая за ней, сказал герр.

Она отвлеклась. Ладошка в обхвате, осталась у живота, а другая все так же: туда-сюда, туда-сюда…

– О-о! – оживился герр. И присмотрелся, как она, кулачком, в обхвате на толщину рукоятки напильника, водит рукой: от себя и к себе, от себя и к себе. И смотрит, при этом в глаза коменданта. Он осмотрел Аленку, неторопливо, всю, сверху донизу. – Напиник?

– Да, я хочу «напиник». Нога, – показала она, – и живот, – ещё раз показала, – плохо…

– Фройлен, я тоже, хочу напиник. И, – Вы, фройлен, – напиник… Вы понимайт?

– Понимайт! – закивала Аленка.

– Гут – комендант улыбнулся и уточнил: – Туль-ин?

– Да, да, Тулин. Чтобы в депо.

Комендант наклонился к столу. Записал: – Туль-ин. Не машинист – депо!

– Да, да, – радостно закивала Аленка.

– Гут, – сказал комендант, – фройлен. Депо. Завтра.

– Нет. Завтра, сегодня, и послезавтра, он на паровозе, в дороге. Паровоз! Он, – жестом вдаль показала Аленка, – там! Через три дня – здесь.

– Еще просьб?

– Нет, нет. Больше нет. Спасибо!