Соломон Гейне сделал слабую попытку отбиться от вмешательства постороннего человека в его отношения с Гарри, но сдался, и, обратившись к банкиру Линке, сказал: «Этот господин утверждает, что может пропасть великий гений, и я хотел бы в это верить». И тут же он сделал распоряжение о выплате ежегодной стипендии Гейне.
Однако Гарри немало тяготила денежная зависимость от дяди, далеко не устраивавшая его в материальном отношении, так как денег нехватало. На поддержку из дома рассчитывать было нечего.
Еще весной 1820 года Самсон Гейне совершенно разорился в Дюссельдорфе, распродал имущество и переселился в Ольдеслое, в юго-восточной Голштинии. В Ольдеслое семья прожила короткое время и весной 1822 года переселилась в Люнебург, где и жила при финансовой поддержке Соломона Гейне.
При таких условиях Гарри пришлось подумать о возобновлении занятий по юриспруденции, сильно запущенных вследствие увлечения литературой.
Именно там, в Люнебурге, в тишине маленького города, решил уединиться Гарри летом 1823 года, чтобы серьезно подготовиться к продолжению университетского учения.
В эту пору в Гарри развилась необычайная раздражительность, — он буквально начал страдать манией преследования. Ему казалось, что враги всюду готовят ему козни, особенно когда он получил известия, что в Брауншвейге поставили его «Альманзора» и трагедия провалилась. Гейне, вероятно без достаточных оснований, приписал свой провал интригам его бывшего товарища Кехи. Попросту, трагедия провалилась потому, что она была несценичной, а ее антикатолическая тенденция озлобила ханжеских и лицемерных писак, поднявших против Гейне травлю. Они обвинили автора трагедия в дерзком отношении к традиционным вопросам религии и морали.
«Меня раздражают и оскорбляют, — пишет Гейне в одном из своих писем, — я очень зол на пошлую шваль, старающуюся обратить в свою пользу дело, которому я уже до сих пор принес столько великих жертв и за которое я до конца моей жизни не перестану проливать кровь моего мозга».
Он мечтает оставить Германию и переселиться куда-нибудь подальше, «получить в Сарматии профессорскую кафедру» или уехать во Францию, «очаг дипломатии», чтобы «пробить себе путь к дипломатической службе».
В полном уединении живет Гарри в Люнебурге, не встречаясь ни с кем из людей, гуляя по тенистым аллеям сада, слушая птичьи песни, живя воспоминаниями, тоже невеселыми и навевающими грусть. Головные боли обостряются, но, отчаянно борясь с ними, преодолевая свое отвращение к параграфам законов, он погружается в изучение римского права, и, наконец, в июле того же года отправляется на несколько дней в Гамбург, чтобы повидаться с дядей и умилостивить сердце старого банкира.
Действительно, Соломон Гейне на этот раз очень дружелюбно принял племянника, и эта любезность даже несколько обезоружила Гарри, который сам рекомендует себя как «отнюдь не деликатного, нежного юношу, который краснеет, прося деньги»……
Как бы там ни было, Соломон Гейне напомнил Гарри, что он должен думать о практической деятельности, если хочет и в дальнейшем пользоваться благосклонностью богатого дяди.
«Магия места» оказала сильное влияние на Гарри: он вспомнил с прежней силой те страдания, которые выпали на его долю в Гамбурге, едва увидел облик домов и улиц, каждый камень которых кричал о былых страданиях:
По отдельным намекам, разбросанным в письмах Гейне, можно судить о том, что «из старой глупости выросла новая»: Гарри увлекся младшей сестрой Амалии, Терезой, у которой «есть с любимою сходство, особенно если смеется она: вот эти же очи лишили меня покоя и сна».
Возможно, что это так и было, возможно что любовь к Терезе уже литературная фикция, персифилирование (самопародирование) своей прежней страсти к Амалии. Для дальнейшего развития творчества Гейне это не существенно, и поэтому не станем останавливаться на этом эпизоде.
Гарри снова возвращается в Люнебург, «резиденцию скуки». Ему удается преодолеть свои настроения, нервы его как-будто даже крепнут, он усиленно готовится к выпускному экзамену.
В январе 1824 года мы находим студента Гарри Гейне снова в Геттингене. Он живет на Красной улице, у вдовы Брандиссен. «Ученый хлев» показался ему на сей раз не краше, чем четыре года назад.