Анна имела весьма незначительную поддержку вне собственной семьи, но к январю 1529 года она обнаружила, что располагает определенной властью, которая связана с огромным влиянием на короля в сфере его абсолютного правления. Летом 1528 года она решительно вмешалась, хотя и не с большой пользой, в назначение новой аббатиссы Уилтона и, возможно, ненамеренно оставила Уолси с носом. Позже пришли к мнению, что ее использовали в качестве орудия члены совета, которых обижало затянувшееся главенство кардинала.
«Они прекрасно понимали, — писал Джордж Кавендиш, — что им чрезвычайно трудно сделать что-либо самим, поэтому, зная о большой привязанности, которую король питал к миссис Анне Болейн, они вбили себе в голову, что она будет для них удобным и послушным орудием, чтобы осуществить их низкие замыслы, и часто с ней об этом советовались…»[65]
. Однако это наверняка ошибочное мнение. Анна не имела намерения подрывать позиции Уолси при короле, пока он, как казалось, оставался именно тем человеком, который мог добиться аннулирования брака Генриха. Как только он продемонстрировал свою неспособность доставить этот трофей, гнев короля вряд ли стоило раздувать. Кучка дворян, которым Анна могла оказывать политические услуги, — Томас Уайет, сэр Томас Чени и ее зять Уильям Кэри — вряд ли составляла политическую партию, несмотря на тот факт, что все они были членами тайной палаты. Представление о том, что она возглавляла мощную коалицию против Уолси, включающую герцогов Норфолка и Саффолка, возникло скорее всего в богатом воображении Иниго де Мендосы, посла императора, хотя Кавендиш тоже в это поверил уже много лет спустя. В действительности о непосредственной политической деятельности Анны до лета 1529 года известно очень мало. Домыслы и косвенные данные могут быть извлечены из возвышения людей, подобных сэру Френсису Брайену, но до падения Уолси не существовало того, что называют «рукой Болейн». И если бы он пережил кризис 1529–1530 годов, то не было бы оснований предполагать, что они не действовали заодно.В начале 1529 года ключевой фигурой был (или казался) Лоренцо Кампеджио. Как только его полномочия закончились, выяснилось, что они недостаточны, но от папы были получены дополнительные гарантии, и король по-прежнему сохранял полный оптимизм. С другой стороны, у Уолси не было никаких иллюзий. Лучшее, на что он мог надеяться, — это убедить Кампеджио в абсолютной необходимости выполнения просьбы Генриха, так что они могли вместе надавить на папу, чтобы освободить его от имперского влияния. Однако они понимали, что дело короля с позиций канонического права является довольно спорным. Уолси предпочел бы, чтобы Генрих обжаловал разрешение, данное Юлием, на том основании, что оно устраняло фактор кровосмешения, а не по мотивам чести (другими словами, в основе этого разрешения лежало предположение о том, что первый брак Екатерины был осуществлен, тогда как на самом деле он фактически не состоялся). Тот факт, что кровосмешение было более серьезным грехом, чем посягательство на честь, не стоило акцентировать. Тогда бы брак можно было признать недействительным по чисто формальным причинам. Этого было бы достаточно, чтобы заставить Климента встать на сторону короля, не высказывая никаких суждений об истинном смысле этого дела. Король, однако, не позволил воспользоваться таким аргументом. Возможно, он не мог допустить, что Екатерина была во всем чиста в своем первом браке, а он — нет, или он был настолько одержим своим собственной верой в проклятье брачного союза с женой брата, что попросту отказывался подать апелляцию по другому поводу. Кампеджио, понимая, что король непреклонен и не поддается никаким разумным аргументам, сосредоточил свои усилия на Екатерине. Он имел тайные инструкции, как можно дольше затягивать это дело и вовсе не при любых обстоятельствах действовать в пользу короля. С другой стороны, он начинал понимать политические опасности, возникшие в связи с упрямством короля. Только если королеву удастся уговорить пойти на уступки, можно будет избежать столкновения между несокрушимой силой и неподвижной материей.