Генрих VIII. Казнь

— Переходное время всегда бывает крайне запутанным. Его не тотчас удаётся познать. Однако всё сущее стоит и в то же время не стоит на одном месте. По этой причине для философа и для всякого, кто превыше всех добродетелей ценит полное знание, абсолютно необходимо не принимать вселенную неподвижной. Ведь было же время, когда у власти стояли лучшие люди, аристократы, как принято называть их у нас, которые следовали советам богов, и тогда всё было общее, и люди не знали раздоров. Правда, они не удержались на месте. Страсть обогащения исказила их души. Охотники для ценных металлов стали копить золото и серебро, с помощью жён скрывая их в стенах жилищ. Лучшие люди превратились в царей, пользовавшихся ещё почётом и уважением граждан. Но богатства росли и росли. В первую очередь богатели преступники, святотатцы, отрезыватели чужих кошельков. Они образовывали власть для немногих, чтобы им было удобнее грабить сограждан. Богатые злоумышляли против бедных, собираясь обобрать тех до нитки. Бедные злоумышляли против богатых, мечтая когда-нибудь перерезать их всех до единого, лишь бы завладеть богатствами, которые те успели награбить. Бедным удалось победить. Они отчасти уничтожили, отчасти изгнали богатых, и богатство потеряло устойчивость. Оно слишком легко переходило из одних рук в другие и становилось соблазном для всех. Демократия даёт равные возможности обогащаться, но обогащает немногих, потому что богатства только одного, как ни дели, не хватит на всех. Власть достаётся по выбору, в голосовании участвуют все свободные граждане, и тот, кому, подкупом или по случаю, достаётся кормило правления, действует именем на рода, которым он избран, убирает противников и набивает свои кладовые из общественных сумм. Народное собрание иногда сменяет его, избирая другого, однако и тот, другой поступает таким точно образом, как и прежний, и вскоре гражданам становится безразлично, за кого отдать голос в следующий раз и стоит ли его вообще отдавать. Тогда демократия неизбежно превращается в тиранию. Первое время тиран всех обнимает и широко улыбается всякому, кого ни встречает, себя, натурально, не именуя тираном, обещает многое в частном и общем, освобождает кое-кого от долгов, раздаёт земли народу, а заодно и близким ему, притворяется кротким и милостивым ко всем. Он постоянно затевает войну, чтобы народ чувствовал потребность в сильном вожде, исподволь убирая своих осудителей, пока не останется у него ни друзей, ни даже врагов, от которых можно было бы ожидать хотя какой-нибудь пользы. Если общественная жизнь вашей страны к таким последствиям ещё не пришла, то не сможет со временем не прийти, ибо только одно из двух: великое или убегает или удаляется, когда подходит противоположное ему малое, или исчезает, когда последнее уже подошло.

Откинувшись на своей деревянной скамье, скрестив на груди бессильные руки, Мор с горечью подтвердил:

— Великое от нас уже давно удалилось.

— Я вижу, и вы, чужестранец, утратили свои добродетели, как и мы.

Ученик, исчезнувший было куда-то, вновь сидел перед ним на свежей зелёной траве, омытой дождём, поджав под себя худые гладкие голые ноги, и оживлённо жестикулировал, точно выступал перед народным собранием:

— Совершенная добродетель имеет четыре рода: разумение, справедливость, мужество и здравомыслие. Среди них разумение есть причина, заставляющая правильно делать свои дела. Справедливость есть причина правильного поведения в товариществе и в торговых сделках. Мужество есть причина стойкости и неотступности в опасностях и тревогах. Здравомыслие есть причина того, что мы властвуем нашими желаниями, не позволяем наслаждениям поработить нас и живём упорядоченно, как должно.

Отворотившись от назойливого юнца, лишь бы тот ему не мешал, Томас почтительно сказал:

— Я пришёл к тебе за советом, учитель.

Как-то странно дёрнув крепкой, красивой, прославленной в веках головой, указав на двух безусых, ещё не тронутых пороками юношей, они со значением, написанным на их важных лицах, о чём-то беседовали с обрюзгшим мужчиной пожилых лет в старом грязном плаще, старик усмехнулся:

— Всего трое осталось учеников, да вот этот весёлый болтун, который в минуты горьких раздумий развлекает меня. Более никому не нужна моя истина. Многие граждане Афин уже почитают меня сумасшедшим, однако я, чужестранец, не жалуюсь и не обижаюсь на них.

Мор был удивлён и поспешил утешить его, протягивая руку вперёд:

— Это неправда, большая неправда, учитель. Все те, кто просвещён и обогащает ум свой словесностью, почитают тебя как великого мудреца.

Что-то вроде испуга промелькнуло в выцветших, однако живых глазах:

— Я полагаю, ты смеёшься надо мной, чужестранец, употребляя множественное число там, где употребить было бы должно единственное.

Хотел дотянуться до философа, чтобы сочувственно тронуть согбенную спину и плечи приветной рукой:

— Нас и вправду немного. Однако же я не один твой почитатель и ученик. У тебя есть верные поклонники в будущем, его тебе не было дано увидать.

Старик пожевал губами, подумал и молвил: