Географ глобус пропил

Служкин постоял немного, развернулся и пошёл обратно. Вокруг него тихо густели вечерние краски. В них словно бы добавили на капельку больше, чем нужно, синевы. Серая, оснеженная скала стала сизой. Перелески слились в зубчатые полосы. Солнце из красного сделалось лиловым. В ядовито-синем, полярно озарённом небе проступила зелёная луна.

Служкин вернулся к вагончику и занялся хозяйством. Он нарубил в «спальню» лапника и распотрошил рюкзаки. В один угол он составил припасы: мешочек со своей кашей, торт Овечкина, чай и консервы Деменева, ватрушки Бармина, печенье Чебыкина и пять тютинских банок тушёнки. Бутылки с водкой Служкин сунул в сугроб. Расщепив ящик, Служкин развёл костёр, набил снегом и подвесил котелки, сел перед огнём и стал допивать из термоса горячий кофе.

Отцы вернулись часа через полтора. Из лощин поднимался багровый дым, и отцы вышли из него, как черти из преисподней, – чёрные от грязи и копоти, закапанные парафином свечей.

– Зыкая пещера! – восхищённо сказал Служкину Чебыкин.

– Здоровенная, как не знаю что, – добавил Овечкин.

– Еле обратно выбрались, – поделился Тютин.

Отцы столпились у костра, протягивая к огню ладони.

– А где кофе? Горячего хочу! – Чебыкин поискал глазами термос.

– Выпил я кофе, – сознался Служкин.

– Вы такая сволочь, Виктор Сергеевич…

– А мы сейчас с вами водки дерябнем, – возразил Служкин, составляя кружки и отвинчивая с бутылки колпачок. – А потом вы пошуршите в посёлок за дровами. И поскорее, резину не тяните.

Отцы заныли, но разобрали кружки, чокнулись и выпили. Потом, охая, выбрались из вагончика и побрели по рельсам в сторону заброшенного посёлка. Скоро они скрылись за поворотом, а Служкин остался сидеть на ящике перед маленьким костерком. Он курил, потихоньку замахивал водку и глядел по сторонам.

А закат разгорелся всеми красками, что остались неизрасходованными за уходящий год. Угольно-красное дымное солнце висело над горизонтом. Небо отцветало спектром: лимонно-жёлтая узкая полоса заката плавно переходила в неземную, изумрудную зелень, которая в зените менялась на мощную, яркую, насыщенную синеву. И к востоку концентрация этой синевы возрастала до глубокой черноты, в которой загорались звёзды, словно от неимоверного давления в ней начался процесс кристаллизации.

Земля же отражала небо наоборот: на западе чёрный горелый лес неровными зубцами вгрызался в сумрачный диск светила, а под сводом тьмы на востоке лес мерцал, будто голубой, освещённый изнутри айсберг. Снега стали зеркальными и кроваво полыхали.

Но самым загадочным было бесшумное движение, охватившее мир. Грузно и устало погружалось солнце. Удлиняясь, зловеще ползли тени, ощупывая перед собой дорогу и змеино ныряя в складки лощин. Сверху катился прилив мрака, отмывая всё новые и новые огни. Багровый дым, клубясь, устремился вслед за солнцем мимо насыпи, и казалось, что вагончик тоже поехал куда-то под уклон земного шара, увозя Служкина, склонившегося над огнём.

Отцы вернулись из звёздной темноты с огромными охапками досок, выломанных из заборов брошенного посёлка. Костёр живо разгорелся, и отцы расселись вокруг. Их лица, непривычно освещённые снизу, сделались похожими. Быстро закипел чай и оживилась каша. Она родилась из горсти сухой гречки, как Афродита из пены. Под крышкой котла она возилась, устраиваясь поудобнее, и всё охала, жаловалась, что-то бурчала себе под нос – она была женщина нервная и впечатлительная. В полной тьме за вагончиком отцы приступили к ужину.

– Да-а, Виктор Сергеевич, – протянул Чебыкин, облизывая ложку. – У нас такого Нового года ещё не было…

– Так Новый год встречать в сто раз лучше, чем дома, – заметил Овечкин. – Наши-то, наверное, только-только от родителей смылись, сейчас нажрутся где-нибудь в подъезде, да и весь праздник.

– Вы Новый год каждый раз так встречаете?

– Нет, в первый раз, – ответил Служкин.

– Что? Вы здесь в первый раз?! – поразился Тютин.

– В Новый год впервые. А просто так я здесь сто раз бывал.

– Здесь зыко, – согласился Чебыкин. – И я бы сюда хоть каждую неделю ходил.

– Я очень люблю ходить на Шихан, – признался Служкин. – И не ради пещеры, а просто так, ради всего этого… – Служкин неопределённо махнул рукой. – В девятом классе я даже стих про это сочинил…

– Прочитайте, – тут же предложили отцы.

– Так ведь это лирический стих, не «Поляки»…

– Ну и что. Нам пофиг.

– Как хотите, – сказал Служкин.