Географ глобус пропил

И отцы двинулись вперёд. Сперва они побежали слишком резво, но потом сбавили темп, обретая мерный, монотонный ход. Поначалу они о чём-то переговаривались, перекрикивались, ржали, но вскоре замолчали и раскраснелись, словно в первый раз признались в любви. Помаленьку наступила тишина, в которой слышен был только свист лыж да редкий, случайный стук палки о пенёк на обочине.

Плавно ныряя и выныривая, просека тянулась сквозь лес, по колено стоящий в сугробах. Из снеговых валов кое-где торчали жалкие прутья погребённого подлеска. Ветер стряхнул снег с ветвей, и лес стоял серый, простоволосый, словно измученный каким-то непонятным ожиданием. Казалось, что он должен просматриваться насквозь, но на самом деле в двадцати шагах от лыжни его словно бы заволакивала какая-то слепота. Просека вдали дымилась тёмными облаками и не сокращалась в ничто, согласно законам перспективы, а тоже будто бы просто таяла неизвестно где. Облака медленно толпились над головой, тесня друг друга, играя туманными переливами, и убредали в непонятном направлении. Только в одном месте – там, где должно быть солнце, – висела блёкло светящаяся медуза, лениво шевелящая лохматыми щупальцами.

Бежали долго, часа два, пока просёлок с размаху, как копьё, не вонзился в бок огромной просеки на трассе газопровода. Просека была плохо расчищена и бугриста даже под снегом. Кое-где громоздились штабеля невывезенных брёвен, похожие на разбитые бомбёжкой фортификационные сооружения. Толстая труба газопровода, обёрнутая белой жестью, как мост, висела на звенящих от напряжения стальных тросах, натянутых на решётчатые железные вышки. Труба эта блестящей струной вылетала из невообразимой мглистой дали, проносилась мимо и улетала дальше, в невообразимую мглистую даль. Лыжня стремительно проскользнула под ней, и труба прошла над головами, хлестнув по глазам, как ветка по лицу.

За трубой стал виден брошенный трелёвочный трактор. Красный, он выглядел на общем фоне серо-бело-сизого пейзажа как свежая ссадина. Только вблизи стало заметно, что он уже не красный, а ржавый. Он стоял накренившись, по гусеницы утонув в сугробах, и напоминал оставленный экипажем катер, который волею стихий посадило на мель. Окна его были выбиты, дверка висела на одной петле, на крыше лежала снежная шапка, и длинным языком снег взбирался вверх по его наклонённому щиту.

Возле трактора сделали привал, кое-как рассевшись на обледеневших бревнах. Чебыкин достал термос с горячим кофе, а Бармин – холодные, окаменевшие баранки, твердые, как кольца якорной цепи.

Дальше просеки уже не было: лыжня уходила прямо под еловые лапы. Прежде чем войти под сталактитовые своды ельника, Служкин оглянулся. По блестящей трубе газопровода бежал солнечный блик. Это, оказывается, ветер разбуянился среди туч, и на севере промыло полынью, в которой ярко горело пронзительно-синее небесное дно. Сами тучи как-то яснее выявили свои косматые объёмы и разделились извилистыми руслами просини. Что-то ясное и ледоходное сквозило в этом небесном кочевье.

Чёрный ельник тенью надвинулся со всех сторон. Снег не пролезал вниз сквозь густые еловые лапы и громоздился на деревьях огромными глыбами, но изредка они всё же продавливали преграду и хлопались на землю. Сугробов здесь не было. Лыжня шустро петляла по тонкому снеговому слою, торопливо исписанному тёмной клинописью опавших хвоинок. Уже через час еловый сумрак потихоньку развиднелся, и вдруг изо всех щелей ударил солнечный свет. Земля вмиг стала пёстрой, как мексиканская рубашка: янтарные лужи солнца в насте, белизна снега, синие тени, зелёные веники маленьких ёлочек.

Ещё через некоторое время ельник начал редеть. Вершины дальних деревьев рисовались уже на фоне неба, засветившегося между стволами. Ели становились всё толще, кряжистее. Наконец показалась опушка, и лес кончился, словно бы в досаде топнув последними, самыми могучими деревьями.

Отцы, поражённые, остановились на опушке. Отсюда открывалась панорама всей долины между двумя грядами пологих заснеженных гор. Долина сияла нетронутыми снегами, как чаша прожекторного рефлектора. Редкие рощицы на склонах внизу срастались в сплошную полосу вдоль извилистой речки, которая словно бы состёгивала, как шов, два крыла долины. Ветер расчистил небо, собрав остатки облаков в несколько грандиозных массивов. Их лепные, фигурные, вычурные башни висели в неимоверной толще химически-яркой синевы, которая, казалось, столбом уходит от земли вверх во вселенную. Солнце горело, словно бесконечный взрыв. От объёма, вдруг открывшегося глазам, вдруг становилось жутко.

– Зашиб-бонско… – произнёс Чебыкин.

– Как с самолёта, – добавил Овечкин.

Тени облаков бесшумно скользили по снежным полям.

– А теперь нам вниз, к речке, – сказал Служкин.

– Тут ведь шею сломаешь на спуске… – ужаснулся Тютин.

Отцы выстроились над склоном в ряд. Служкин сказал:

– Кто последний, кроме меня, тот чухан. Вперёд!