Географ глобус пропил

Однако негра из Ветки не получилось. Сколько она ни трудилась, чего бы ни выдумывала, ничего не помогло. Наконец Служкин начал отпихивать её, страдальчески кряхтя:

– Ну тебя нафиг… Не видишь – один обмылок остался… Всё, приехали, бензин кончился…

– Что же мы, толком и не потрахаемся?.. – усаживаясь, обескураженно спросила Ветка.

– А я что поделаю? – грустно сказал Служкин.

– Ну не расстраивайся. – Ветка извиняюще погладила Служкина по колену. – Мне с тобой и так было просто зашибись – чуть в космос не улетела. В другой раз всё будет нормально… Только не внушай себе ничего.

– А чего мне внушать? – удивился Служкин. – Я и так про себя всё знаю. Дома хожу как «тэ» тридцать четыре…

– Тем более.

– Это, Ветка, судьба, – убеждённо сказал Служкин. – И ничто иное. Сама посмотри, как она из меня насильно святого делает.

– Пить надо меньше, – философски заметила Ветка.

Глава 46 Оба берега реки

Первые сутки

– «Пермь-вторая», конечная! – хрипят динамики.

Колёса трамвая перекатываются с рельса на рельс, как карамель во рту. Трамвай останавливается. Пластины дверей с рокотом отъезжают в сторону. Я гляжу с верхней ступеньки на привокзальную площадь поверх моря людских голов.

Над вокзалом, за проводами с бусами тарелок-изоляторов, за решётчатыми мостами, за козырьками семафоров – малиновые полосы облаков. Небо до фиолета отмыто закатом, который жёлтым свечением стоит где-то вдали, за Камой.

Хоть времени и в обрез, я иду в толпе медленно, чтобы ненароком не сбить кого своим огромным рюкзачищем. Гомон, музыка, шарканье шагов, свистки, перестуки. Издалека я замечаю свою команду у стенки правого тоннеля.

Девочки смирно сидят на подоконнике. Пацаны курят. Рюкзаки составлены в ряд. Ученички мои, конечно, вырядились кто во что горазд. Маша и Люська в кроссовках, брючках и разноцветных импортных куртках. Отцы в телогрейках, брезентовых штанах и сапогах. С Градусовым вообще беда. Под свисающей с плеч рваной курткой – тельняшка, заляпанные извёсткой трико подпоясаны солдатским ремнём, на ногах – мушкетёрские болотники с подвернутыми голенищами. На рыжем затылке висит длинная лыжная шапочка с красным помпоном. Н-да, походнички… Девочки словно бы на пикник собрались, отцы – в колхоз, а Градусов – вообще в армию батьки Махно.

– Опаздываете на пятнадцать минут, – строго говорит мне Бармин.

– Думали, совсем не придёте, обломаете… – гнусавит Тютин.

– Надевайте свои сидоры, – велю я. – Дома ничего не забыли?

И тут раздаётся дикий крик. Люська закрывает лицо руками.

– Я сапоги забыла! – она таращит глаза сквозь пальцы.

– Ну всё! – я ожесточённо машу рукой. – Поход отменяется!

– Из-за неё одной все страдать должны?.. – расстраивается Тютин.

– Да фиг с её сапогами, – говорит Деменев.

– Дура, блин! – орёт Градусов. – Корова! Чего из-за неё поход отменять, Виктор Сергеевич! Если она ноги промочит, я ей их нафиг оторву, чтобы не заболела, и все дела!

Маша смеётся. Бармин глядит на часы.

– Да суетитесь живее, лопухи, – тороплю я.

– Накололи, да? – доходит до Градусова, и он яростно пихает Тютина: – Шевели рейками, бивень! Из-за тебя опаздываем!

– Электропоезд «Пермь – Комарихинская» отправляется с пятого пути Горнозаводского направления!.. – грозно раскатывается над вокзалом.

Мы рысью пролетаем тоннель и выскакиваем на перрон. Бармин, как фургон, уносится вперёд, к полосатой роже нашей электрички. Остальные бегут за ним. Я предпоследний: за моей спиной надрывно сопит и подвывает Тютин.

Бармин прыжком взлетает в вагон и хватается за рукоять стоп-крана. Отцы с рюкзаками карабкаются на ступеньки. Я подсаживаю девочек. Визжит Тютин, которого сверху втаскивают за воротник, за рюкзак, за уши, за волосы. Я вспархиваю самостоятельно.

Двери съезжаются с пушечным грохотом. От толчка мы валимся на стенку тамбура – электричка трогается. Плывёт за окнами привокзальная площадь с ларьками, рекламными щитами и разноцветными крышами машин, похожими после недавнего дождя на морскую гальку. Деревья под насыпью сквозисто-зелёными кронами замутняют город.

Мы едем. За окнами быстро смеркается. В вагоне включают неторопливый и неяркий дорожный свет. Почти все лавки пусты, пассажиров практически нет. Слева за окнами бледным отливом то и дело широко сверкает Кама. Воют моторы. Колёса стучат, как пулемёты, и трассирующие нити городских огней летят в полумгле.