Географ глобус пропил

Девочки уходят в сторону и, отвернувшись, усаживаются на берег. Отцы лежат. Я молча курю. Тютин поодаль стоит в кустах, как олень.

– Ладно, – говорю я. – Пусть каркас будет из тонких жердей. Но учтите: я предупреждал, что они могут сломаться.

Я объясняю, как строится катамаран. Показываю, как накачивать гондолы. Всем сразу кажется, что это самое лёгкое. Градусов, Демон и Овечкин устремляются ко мне. В свалке Градусов овладевает насосом и бьёт им всех по головам. Что ж, пусть качает Градусов.

Я учу вязать раму. Все с мрачным предчувствием смотрят на меня, обступив меня полукругом и засунув руки в карманы. Молчат. Я вяжу. Все смотрят. Я вяжу. Все смотрят. Я говорю:

– Человек может смотреть бесконечно на три вещи в мире: на горящий огонь, на падающий плевок и на чужую работу.

Борман, тяжело кряхтя, присаживается на корточки и тоже берётся за веревки. Нехотя к нему присоединяется вздыхающий Чебыкин. Потом понурый Овечкин. Демон и Тютин по-прежнему лежат в берёзках.

Катамаран пусть и медленно, но строится. К шаткой раме из тонких жердей мы приматываем четыре гондолы – по две в ряд. Потом натягиваем сетку, прикручиваем чалку и уже дружно спускаем своё судно на воду. Все задумчиво разглядывают его.

– Эротично получилось, – говорит Чебыкин.

– У нас в деревне тоже один мальчик плавал-плавал на надувной лодке и утонул, – тихо говорит Тютин.

Все надолго замолкают.

– Бивень, – наконец говорит Градусов.

– Ну, делите места, – предлагаю я. – Моё – справа на корме.

Справа на корме – это место командира. Отцам же почему-то кажется, что места на корме – чуханские, а вот барские места только на носу. Градусов падает ничком на передок правой гондолы, обхватывает его руками и орёт, что всем сокрушит пилораму. Чебыкин и Овечкин отдирают его. Тютин прыгает вокруг, пока градусовский сапог случайно не заезжает ему под дых. Тютин укладывается на землю лицом вниз и молчит. Пока Чебыкин и Овечкин дёргают за ноги в разные стороны Градусова, Борман быстро и деловито пришнуровывается на передок левой гондолы. Ушлый Демон пристраивает своё барахло за спиной Бормана. Потом вчетвером они всё-таки отрывают бьющегося Градусова. Чебыкин ловко занимает правое носовое место, а Овечкин – место за спиной Чебыкина. Градусов выдёргивается из рук Бормана и Демона и начинает отрывать от катамарана крепко пришнурованный к каркасу рюкзак Чебыкина. Все вновь оттаскивают Градусова и кричат ему, что алкаши сидят на корме и не рыпаются, например Географ. Градусов бешено плюёт на рюкзак Чебыкина и идёт на корму, рядом со мной. Я помогаю устроиться девочкам – Люське перед Градусовым, а Маше перед собою. Оклемавшийся Тютин поднимается и видит, что ему осталось место лишь посередине катамарана. Надо только выбрать, где сесть – справа или слева. Тютин берёт весло, забирается зачем-то на бугор и веслом долго, вдумчиво машет там, примериваясь, с какой руки ему будет удобно загребать. Выясняется, что удобнее с левой. Он укладывает свой рюкзак на левую гондолу. Градусов грозится, что если увидит перед собой черепок Жертвы, то сразу раскроит его нафиг. Тютин, вздыхая, покорно переползает на правую гондолу. Сражение утихает.

– А теперь третья часть Марлезонского балета, – говорю я. – Нужно идти за дровами на обед.

Отцы неподвижно сидят в берёзках – злые и молчаливые. Курят.

– Пацаны… – жалобно просит Люська. – Чего вы как эти… Борман…

– А фиг ли я?! – огрызается Борман. – Всегда: Борман! Борман!.. Самый резкий, что ли? Вон Демон пусть идёт!

– Я не могу. Я руку порезал. Вот, смотрите.

– Ты чего грабли свои суёшь мне в харю?! – орёт Градусов. – Отжимайся! Я тоже ногу стёр! Ну и что?

– Нога не рука, ею дрова не рубить.

Свара разгорается с новой страстью. Вскоре уже все орут, бьют себя в грудь, швыряют друг другу топор и размахивают увечьями. Тютин постепенно откочёвывает к кустам.

– Виктор Сергеевич, – утомлённо говорит Маша. – Вы же видите – никакого костра они не сделают… Может, устроить просто перекус?

– Во-первых, – отвечаю я, – они всё уже сожрали то, что взяли из дома…

– Я не сожрала, – быстро вставляет Люська.

– Во-вторых, – продолжаю я, – потерпите, девчонки. Так надо. А в-третьих, пойдёмте в лес и слопаем Люськины пироги втроем.

– Нехорошо втроём, – твёрдо говорит Маша. – Делить – так на всех.

– Маша, – говорю я. – Не старайся понять меня, а просто поверь. Потом сама увидишь, что я окажусь прав.

Маша растерянно молчит.

– Да верит она вам, только выделывается, – говорит Люська.

– Дура, – краснея, отвечает Маша.

Мы втроём уходим в лес и там съедаем Люськины бутерброды, вафли и чипсы. Когда через полчаса мы возвращаемся, отцы в живописных позах угрюмо лежат на берегу.

– Вон дрова… – цедит мне Градусов и носком сапога поддевает небольшую кучку срубленных берёзок.

Я поднимаю одну берёзку и сгибаю её подковой.

– Это не дрова, это верёвки сырые, – говорю я. – К тому же их мало. И где рогатины для костра? Где перекладина? Где котлы с водой? Где огонь?

Отцы не отвечают.

– В общем, так, – подвожу итог я. – Чтобы найти место для ночёвки, мы выплываем прямо сейчас. Позавтракаем и пообедаем в ужин.