Геометрическая поэзия

По крышам железным не дождь и не ливень, не грозы,

А тот молодой человек с тёмно-серым зонтом,

В чьём сердце цветут золотые осенние розы.

Порядком поношенный, старый невзрачный пиджак

Асфальт устилает, и стонут гниющие пальмы

В бурлящем потопе, их душит уродливый наг,

И прочь убегают сквозь небо спугнутые ламы.

Доводит до слёз города молодой человек,

А те ещё спят, рыдают во сне серым ливнем,

И вот наступает на свете особенный век,

Когда до людей снизошёл отчуждённый правитель

И землю украсил оранжевым пёстрым ковром,

И белый туман напустил из своей сигареты,

И старый пиджак расстелил меж замёрзших домов

Под плач навсегда уходящего юного лета.

По улице брёл молодой человек в пиджаке,

Но как его имя? Откуда и кто он, зачем он?

В молочном тумане, уснувшем в безмолвной реке,

Стоял молодой человек, притворившийся тенью…

«Здравствуй», — сказала лошадь…

«Здравствуй», — сказала лошадь.

«Здравствуй», — ответил я.

«Ты потерялся, сыночек?» -

Лошадь спросила меня.

Я ничего не ответил:

Мне нечего было сказать,

Ведь я был один на свете,

Не знал ни отца, ни мать.

«Кто ты?» — спросила лошадь.

«А ты́ кто?» — ответил я.

«Я та, что копытом площадь

Топчет день изо дня,

А ты — потерявшийся мальчик», -

Продолжила лошадь сама,

А я всё стоял и думал,

Счастлива ли она.

«Так что, подвезти до дома?» -

Лошадь спросила меня.

«Лучше до ипподрома», -

Голос дрожал, звеня,

И лошадь заметила это.

В ответ ничего не сказав,

Она понесла меня в лето,

Сквозь город бежала стремглав.

И мимо дома мелькали,

И площадь сменяла площадь,

И взглядом меня провожали,

Меня и бегущую лошадь.

Но вот мы остановились:

Промокший песок на манеже

Сквозь пальцы печально струился,

И конская сбруя прилежно

Висела на старой ограде.

Я, помню, тогда подумал,

Что нету желанней награды,

Чем помощь надёжного друга.

«До встречи», — сказала лошадь.

«До встречи», — ответил я

И, хмурясь, побрёл на площадь

Под струями злого дождя.

Мы не гении

Друзья мои, верные спутники жизни,

Пробьёт ли для вас исключительный час,

Когда прекратятся кислотные ливни,

Когда замолчит устрашающий глас

Графитной грозы над притихнувшим полем?

Дождётесь ли вы замечательных дней,

Когда перестанут под гибельным зноем

Рождаться десятки голодых огней

И в ярости дикой сжигать мириады

Деревьев, избавившихся от оков,

Когда вы свои золотые награды

Забудете ради гряды облаков,

Бегущих по чистому, светлому небу,

На акварельную моря лазурь

Вы променяете славу и деньги

И насладитесь безмолвием бурь?

Но нет, не настанет тот час долгожданный,

Ему не бывать в старой ленте времён,

Его не узнает листок календарный,

И нету его в длинном списке имён.

Для нас не утихнут шторма голубые,

И не улягутся бури для нас,

Не сдвинутся прочь облака кучевые –

Для нас не пробьёт исключительный час.

Друзья, мы не гении, нас не признает

Природа строптивая за королей,

Но, к сожалению, часто бывает,

Что мать не поднимет руки на детей.

Её доброту не считайте за право

В довольствии жить до скончания лет,

Её защищать от жестокой расправы

Мы дали себе непреложный обет…

Нервы

Как по струнам, по нервам проходит смычок,

И коробит меня, словно я эпилепсией

Уже болен давно, словно я идиот,

О котором писал господин Достоевский.

За окном дышит осень опавшей листвой,

Моросящим дождём и лекарством от судорог;

Я бреду по болотам с больной головой

Среди бедных людей и бледнеющих сумерек,

И железные нервы расшатаны в хлам –

Переплавить в достойную вещь не получится,

Разве только в искусство, где мёртвый Адам

Проповедует веру прохожим на улице.

Вот и Ева стоит; тихо шепчет змея

Ей на ухо свои взгляды мировоззрения.

Почему-то их вижу один только я,

Хотя это не сон и не воображение.

Мою голову скоро отрубит палач;

Помутился рассудок не от кокаина,

Не от морфия, что мне прописывал врач,

А от переизбытка в душе «гореина».

Этот странный наркотик изводит меня,

Выделяется нервами напрочь убитыми,

Заставляет сгорать в жарких путах огня

И обвязывать руки багровыми нитями.

Голос скрипки звучит в моих мёртвых ушах,

Словно дождь, усыпляет колючую бдительность,

Поднимает с глубин подсознательный страх,

Задвигает назад неспокойную мнительность.

Как по струнам, по нервам проходит смычок,

И коробит меня, как от резкого скрежета

Ржавой вилки по полному трещин стеклу,

Вызывающего приступ нового трепета.

Лондон

Над Темзой спит забытый мрачный Лондон…

Тебя ли не хватало мне теперь?

В тот миг, когда мой ум сомнений полон,

Когда кричит душа: «Ему не верь!»

О, этот смог, он в душу проникает,

Сжигает всё до тла… Ты сам не свой,

И я теперь не я; вдали светает;

За Темзу сходит месяц молодой,

Теряется в тумане над столицей.

Течёт сквозь дымку мёртвая река,

Безмолвный крик, произнесённый птицей,

И терпковатый запах табака

Сливаются над Лондоном в потоке

Тех двух начал без края и конца,

Что посвящают жизнь извечной склоке,

Пытаясь спрятать палец без кольца.

Моя печаль укрылась палантином,

И дремлет гнев под слабостью манер,

Вот только ум не знает властелинов;

Мне вновь читает проповедь Гомер,

А я не слушаю, забывшись среди улиц

И потерявшись среди каменных домов,

Чьи окна смотрят взглядом чёрных куриц

На силуэты разводных мостов,

Не Питер ли меня сейчас встречает?