Геополитический романс (сборник)

На первый взгляд оно процветало: птицы исправно неслись, у кроликов и свиней был отменный аппетит, крольчихи в срок приносили крольчат.

Но стояло хозяйство на хлебе. Тех самых черных буханках, которые Леон и дядя Петя поочередно таскали в рюкзаке из магазина.

Вероятно, хлеб был неплохой пищей для кроликов и свиней, как, впрочем, и для людей, но он был пищей древнейшей, натуральной, естественной. То есть способствовал гармоничному развитию организма: у животных крепли мышцы, дубились шкуры, твердели кости. А между тем конечной целью промышленного животноводства являлось товарное получение мяса. Цена дяди Петиной свинины (свиньи съедали в неделю больше сотни буханок) обещала быть астрономической. Свиньи и кролики могли бы революционно нарастить мясо, если бы питались специальными кормами. Но таких — с белковыми добавками — кормов не было не только у дяди Пети, но, похоже, во всей стране.

Свиньи росли подвижными, жилистыми, горбатыми, хоть на цепь сажай вместо собак! Только вот лаять пока не выучились. Кролики — короткошерстными, крепконогими, острозубыми, в любой момент готовыми воссоединиться о своими дикими братьями-зайцами.

Птицы не отставали от животных. Куры от безмерного потребления травы сделались зеленоватыми и напоминали маленьких птеродактилей. У них выработался особый стиль бега — они полураспускали на манер истребителей крылья, вытягивали шеи, неслись прыжками, мощно отталкиваясь от земли желтыми костяными ногами-шасси. И был им этот бег не в тягость. Однажды они на глазах у Леона ни с того ни с сего домчались вот так до озера, а потом, наращивая скорость, вернулись обратно в курятник. Лишь чудовищный бройлер-петух пока сохранял естественный окрас. Вероятно, потому, что, распустив над общей плошкой крылья, не подпуская остальных, склевывал большую часть зерна, скупо насыпаемого дядей Петей. Но у него почему-то вылезли на заднице перья. Петух превратился в безобразного павиана. Что-то неладное творилось этим отродьем. Ему уже было мало куриц. Он заскакивал на совершенно к тому не расположенных уток и гусынь. Те орали, как будто их резали.

Водоплавающие, как и положено, проводили время на озере. Только если раньше они утром чинно уходили, а вечером приходили, теперь — улетали и прилетали. Пока еще не очень уверенно, но с каждым днем их перелеты становились все более незатрудненными. Особенно пристрастился к воздуху белый, как сахар, молодой гусак. Все уже давно приземлились, занимали, крякая, спальные места на сене, а этот свистел в закатном небе над Зайцами рафинадным снарядом. Умение летать сообщило водоплавающим независимость и чувство собственного достоинства. Теперь просто так, бормоча «ути-ути-ути» или «тега-тега-тега», к ним было не подобраться. Они выставляли дежурных, следили за приближающимися, и если не было в руках дяди Пети или Леона плошки с кормежкой, вскидывались, как эскадрилья по тревоге, и улетали.

— Улетят осенью вместе с дикими! — беспокоился дядя Петя, отслеживая из-под козырька ладони стремительный лет. — Если раньше не перестреляют ханыги. Надо крылья подрубить.

Недавняя уверенность, что по осени хозяйство даст прибыль, оставила дядю Петю.

— Выходит, мы с тобой горбимся, только чтобы себя прокормить? — высказал он однажды горькую мысль Леону. — Уже сейчас не о доходе думаю, а как бы зимой продержаться, не сдохнуть. Это какой же должна быть усадьба, чтобы хоть что-нибудь на продажу? Почему они так много жрут и так медленно набирают вес? Я одного не могу понять: как существует наше сельское хозяйство?

Они только что вернулись из магазина, выставили на стол твердые, как бы отлитые из чугуна, буханки. Сквозь разреженную крышу патио, как сквозь решето, пробивались солнечные лучи, растекались по клеенке стола золотыми лужицами. Под воздействием света черные чугунные буханки, как под воздействием алхимического философского камня, превратились в золотые.

Они, собственно, и были золотые.

Примерно такой же формы, разве чуть более плоские, слитки золота летели в Америку специальными бронированными самолетами-сейфами. Следом унылым порожняком тянулись флотилии советских сухогрузов. Золото приходовалось в американских банках. Сухогрузы засасывали в американских портах в свои трюмы лежалое нечистое зерно, везли его через океан в Одессу, Владивосток, Николаев, Калининград. Из портов зерно широким веером расхлестывалось по стране. Везде, как по волшебству, превращалось в эту самую чугунную черную буханку, шедшую в пищу людям, но главным образом, конечно, кроликам и курам, уткам и гусям, индейкам и перепелкам, свиньям, овца, коровам, якам (в горах), верблюдам (в пустынях), зубрам (в пущах), оленям (в тундре). То был алхимический процесс по извлечению из земли золота и превращению его в хлеб. Непостижимо, но советское сельское хозяйство, включая такую ничтожнейшую его частичку, как дяди Петина ферма, стояло на… золоте. И тем самым было обречено на вечную нищету. Ибо Бог давно и навсегда определил: где золото, там безумие и мерзость запустения.