Геополитический романс (сборник)

— Орвелла, может, читал, да не дочитал, — покосился на дядю Петю Сам. — Вот «Интернационал» наверняка пел. «Никто не даст нам избавленья, ни Бог, ни царь и не герой…»

— Еще как пел, — подтвердил лысый, — не мог не петь, раз был коммунистом. Не все же: под крылом самолета…

Все трое затряслись от хохота.

— Кто даст ему по сходной цене водяру, — проговорил сквозь смех старшой, — тот ему и Бог, и царь, и герой. И никакого, — аж слезы хлынули из черных цыганских глаз, — избавленья не надо!

И как по команде замолчали. Только шлепали по столешнице засаленные крапленые картишки да гулко перекатывалась по полу похожая на уменьшенную мортиру бутылка, задетая кем-то из игроков.

Леон подумал, что есть в аду неучтенный Данте круг: куда Бог помещает людей, ошибшихся в идеях. Гармонию идеи Бог поверяет алгеброй бытия на шкуре создателей, выводя из них некое среднеарифметическое окружающей их духовной и физической жизни. Искать пророческий смысл в разговорах старшого, лысого и Сама было все равно что вникать в текст, напечатанный обезьяной, силком усаженной за пишущую машинку. Если только, дурацкая мелькнула мысль, такого рода текст первично не был взят за основу.

Затмение между тем набирало силу. Зайцевская тьма была вполне сопоставима с библейской египетской. «Воистину, — согласился в душе с телевизионными депутатами в фуражках Леон, — единственный шанс для России не пропасть — военная мощь. Крепить и крепить, чтобы у каждого личный прицел!»

Для сидящих за столом тьма, конечно же, не являлась неудобством. Инфракрасные прицелы ночного видения изначально (чтобы и ночью не отдыхали от окружающего убожества?) присутствовали в их глазах. Но за время пребывания среди людей (Леон не знал, долгое или нет?) наемные строители приобрели (восстановили?) некоторые человеческие рефлексы.

Вдруг запалили ржавый, бородатый от паутины фонарь «Летучая мышь», поставили на стол, чтобы лучше видеть карты. Хотя мгновение назад была такая же тьма, а карты они видели прекрасно.

В тусклом крепостном свете дремучей «Летучей мыши» белые лица карточных игроков казались почти естественными. Раскаянья на лицах не было. Леон заключил, что нет раскаянья (за недостойную человеческую жизнь) и в среднеарифметической окружающей жизни. А раз нет, значит, не к лучшему, как обещают правители, а к худшему изменится эта самая жизнь.

Тяжелое мерное жужжание вспороло банный, с широкими тенями полумрак. Что-то стукнулось о фонарь, да с такой силой, что он заплясал на столе. Потом еще, еще. Леон нажал в прицеле кнопку увеличения, рассмотрел огромных коричневых рогатых жуков, атакующих чадящую керосином «Летучую мышь», как летчики-камикадзе американский линкор. Леон не предполагал, что в Зайцах водятся жуки-носороги.

— Откуда напасть? — Старшой швырнул на стол карты чтобы выпутать увязшего лапами и рогами в бороде жука.

Другой жук с хрустом врезался в лоб лысому. Третий, как пиратская серьга, повис в ухе Сама.

— Откуда и мухи, — недовольно пробормотал, освобождаясь от неуместной серьги, Сам.

— Повторение, — с трудом уклонился от очередной рогатой пули старшой, — мать учения! Но не только. Повторение — кризис духа!

— Рассуждаешь как теоретик, Кирилл! — воскликнул Сам. — В грех повторения так или иначе впадает каждый, кто занимается практической, я подчеркиваю, практической деятельностью! Что такое практическая деятельность? Практическая деятельность есть варьирование бесчисленного множества повторений. Так что тут он мало чем отличается от остальных. Так, Владлен? — подмигнул лысому. — Все идыно!

— Какой же скверной, — презрительно поморщился старшой, он же, как выяснилось, Кирилл, — должна быть практическая деятельность, чтобы во время затмения летела такая мразь!

— Практическая, — сказал Сам, — была попыткой претворить в жызнь тэорытичэскую.

— Не более скверная, Кирилл, — поддержал Сама лысый Владлен, — чем нынешняя наша шабашка. Исходные данные оставляют желать лучшего. Заказчик — опустившаяся леченая пьянь. Стройматериалов в обрез. Народ вокруг сволочь. Жрать нечего. А он, — посмотрел в потолок, — не хочет помогать, как когда-то Моисею. Поматросил и бросил! И что строим — баню! Этот хер, — кивнул на хрюкавшего во сне дядю Петю, — расходует последний кирпич на баню, когда надо начинать с силосной башни, теплого хлева, это же очевидно. А он решил помереть чистеньким!

И снова все, как настоящие алкаши, трескуче, с подвывом рассмеялись.

После чего некоторое время сосредоточенно играли.

Мысли в их разговорах возникали подобно следам на прибрежном песке. Только складывался узор, приливная волна утюжила песок. Они были вынуждены без конца вести один и тот же разговор. Без малейшей надежды когда-нибудь закончить.

Сам поставил на стол два кирпича, между ними лист фанеры, заслонивший свет фонаря. Теперь жуки беспокоили значительно меньше.

— Сколько мы уже тут? — вдруг спросил Сам.

— С восьмидесятого, — ответил старшой. — Значит… Значит… Не могу! — вцепился в пегие клочья на висках. — Не могу складывать и вычитать двузначные. Однозначные, пожалуйста, а двузначные никак!