Геополитический романс (сборник)

— Произошла ботаническая ошибочка, — во всю пасть чернозубо зевнул Кирилл. — Была мыслишка опылить один цветок, ветер дунул на другой. Хотели в Европу, попали в Россию. Шли на Одессу, а вышли к Херсону. Что сейчас говорить? Хорошо бы запахать да пересеять. Но боюсь, уже без меня. Я свое, Сам, отпахал, отсеял, отмолотил.

— Не знаю, что могут дать миру Зайцы, — от злости желтые глаза Сама начали фосфоресцировать, и он, наконец, уподобился настоящему привидению. — Но лично я еще попашу, посею, помолочу!

— Мизер, — задумчиво произнес Кирилл. — Что скажете, милостивые государи?

— Играй! — раздраженно отозвался Сам.

— Мы спорим о терминах, — вздохнул Владлен. — Термины могут быть какими угодно, а усталость духа, она первична, как материя. Я это понял, когда уже не мог говорить, мог только выть. Да и то лишь по ночам и на луну. Конец один. Одни довеселятся-дожируют. Другие дострадают-доголодают. Это окончательно, Сам. Какой бы материальчик не был предложен. Из экологической гнили новый мир не скроить, Сам. Тоже пас, Кирилл.

— Идыты вы на…! — выругался Сам. — Рынэгаты! Я своего имени со знамены нэ снымаю! — Снова пристально выставился в окно.

Леон уже не как уж, как крот врылся в теплую, пахнущую сырой гнилью землю, в которой было отказано Владлену. Играли молча. Волна забвения по какой-то причине не накатывала.

— Как ты мыслишь себе продолжение, Сам? — подобно вору, объявившему об уходе на покой, но душой оставшемуся в банде, не выдержал лысый Владлен. — Исходные данные сейчас много хуже.

— Если даже доллар здесь бессилен, — хмыкнул в бороду Кирилл.

— Я крещу вас в воде в покаяние, — сказал Сам, — но Идущий за мной сильнее меня. Он будет крестить вас Духом Святым и огнем.

— Веришь в красного царя-крестителя? — иронически переглянулись Кирилл и лысый.

— Свято место пусто не бывает, — ответил Сам.

— И собеседование пройдено? — хихикнул Владлен. — Сам знаешь, на это место без собеседования никак.

— Нэ знаю, — потянулся Сам, — меня в известность нэ ставилы.

— Что-то не вижу никого на горизонте, — Кирилл, пародируя Илью Муромца с известной картины, выставился из-под ладони в окно.

— Вот же он! — ткнул пальцем Сам.

Все трое посмотрели светящимися шакальими глазами на пластунски припавшего к земле Леона с танковым прицелом у лица.

«Убьют!» — почему-то с тоской подумал Леон.

— Этот? — удивился Кирилл. — Жидковат для царя-крестителя. И опять же нервишки. Чего надумал — дробью в башку! Он, конечно, крестит в воде. Но сдается мне, не в покаяние. И не Духом Святым, а извиняюсь…

— Крестилка выросла, вот и крестит, — отечески заступился Сам, — но ведь и нас видит!

— Случайно, Сам! — энергично запротестовал лысый Владлен. — Сколько таких трясут крестилками, увидят что-то, потом свихиваются. Он же псих, Сам! Станет нормальный себе дробью в башку?

— И об этом будет в новом Евангелии, — меланхолично заметил Сам.

— А сочинит его обращенная из озера? — Кирилл выразительно посмотрел на Владлена, покрутил пальцем у виска.

— Кто спорит, Сам, — ласково, как больному, сказал Владлен. — Молодежь — альфа и омега любого движения, любой идеи. Но нынешняя молодежь безвольна и безыдейна. Ты посмотри на него, Сам, у него душонка, как простреленный карман. В нем нет того огня, что просиял над целым мирозданьем, и в ночь идет, и плачет уходя. Нынешняя молодежь, Сам, ни на что не способна.

— Доллар ее испортил, — сказал задумчиво Сам, — сильно, сильно испортил.

— На расстоянии, — уточнил Кирилл. — В сущности, долларов еще и нет, а молодежь уже испорчена.

— Вот только имя его мне не нравится, — вздохнул Сам. — Негожее для России имя.

Тут вдруг дико вскричал петух.

Тьма немедленно рассеялась.

Леон по-прежнему смотрел в прицел, но видел теперь залитую солнцем баню, спящего на лавке дядю Петю, сквернословящих, дующихся в буришку старшого, лысого и Сама.

— Пе-етька! — с трудом поднялся из-за стола, доковылял, шатаясь, до лавки старшой. — Петька! — засипел ему в ухо. — Двай бражки, Птька, у тьбя плный бдон. А, Птька, я принесу, лады? Ты че, Птька, бу баня, как у… Ты спи, спи, я щас… — рухнул, как будто сзади незаметно подкрался черный Егоров с косой, поскреб длинными когтями доски и ватих.

Лысый и Сам храпели за столом.

На следующее после затмения утро Леон проснулся от грохота, как будто в крышу заколачивали гвозди. Причем по всему пространству и одновременно.

Некому и незачем было заколачивать в крышу дефицитные гвозди.

Дядя Петя, впрочем, неконкретно намеревался содрать древнюю черную — одна тысяча девятьсот пятнадцатого года — дранку, перекрыть крышу оцинкованным железом.

Железа, естественно, не было.

Его должны были со дня на день доставить, так же как мифический трактор с Минского завода, десять тонн комбикорма, вагоны для овец и прочая, прочая, прочая.

Дядя Петя неплохо (на собственной шкуре) знал страну, в которой жил. Но в данном (насчет доставки-привоза) случае почему-то терял чувство реальности. Вероятно было искаженное эхо, что только трех создала природа, третьему просто невозможно было не привезти.