Геополитический романс (сборник)

— Да мне плевать, будешь ты знать или нет! — вдруг заорал, выпучив глаза, генерал. — Это не имеет никакого значения. Не ты, так другой полетит, отлично, мне еще и экономия! Пусть хоть все на свете знают, пусть в газетах напишут…

— В нашей военной точно не напишут, — зачем-то вставил Аристархов, вспомнив, как огорчился редактор, что не ему жить в каменном бюргерском особняке на берегу круглого озера.

— Дела идут так, — отчеканил, определенно кого-то передразнивая, генерал, — что наши прежние, сформированные в условиях тоталитаризма, представления о воинской службе и офицерской чести вступили в объективные противоречия с переживаемым Россией переходным периодом ее истории. Пара бочек новейшего ракетного топлива с космодрома в Плисецке, — закончил упавшим голосом. — Говорят, лучшее в мире, ни у кого такого нет. Собственно, товарищи из Минобороны уже запродали его американцам. Но товарищи из Западной группы войск проявили инициативу, свистнули пару бочек, чтобы толкнуть то ли немцам, то ли французам. Какая разница, кому давать, капитан?

Немецкий диспетчер вежливо проинформировал Аристархова, что вертолет покидает воздушный коридор канцлера, поступает в ведение российского военного диспетчера.

— Ветер западный два, курс семнадцать, видимость сто, дуй до базы, — зевнул российский военный диспетчер.

— Жидкие противогазы? — спросил Аристархов у генерала, мягко, как на подушку, опуская вертолет на площадку.

— Прибыли? — удивился генерал. — Так точно, капитан, жидкие, не сухие же? Согласись, что-то в этом есть.

— Как и в том, что мы все еще называемся группой войск, — добавил Аристархов.

— Значит, завтра в шестнадцать ноль-ноль у третьего ангара.

Генеральский джип уже подрулил к вертолету.

— А если нет? — спросил Аристархов.

— Посоветуйся с женой, капитанчик, — легко, как будто не ел, не пил, не продавал под видом жидких противогазов ракетное топливо, выпрыгнул из вертолета генерал. — Уж она-то не будет из себя строить целку.

5

При всем желании Аристархов немедленно сделать этого не мог. Жанна нанялась в прислуги в немецкий дом. Ходила туда убираться три раза в неделю. Сегодня утром она сказала Аристархову, что хозяева принимают гостей, она останется мыть посуду, а Динку оставит у соседей.

— Будешь подавать на стол? — спросил Аристархов, представляя себе, как Жанна носит из кухни закуски, а почтенный немец важно объясняет гостям, что эта фрау — жена русского офицера-летчика.

— За деньги, которые они мне платят, я им и на стол подам и стриптиз на столе устрою, — нагло посмотрела ему в глаза Жанна, похлопала себя по крепким, но уже начинающим оплывать бедрам. — Если они, конечно, захотят смотреть.

В последнее время ей доставляло удовольствие говорить ему наперекор.

Аристархов внимательно смотрел в ее сузившиеся потемневшие глаза и не знал, что ответить. Он мог сказать какую-нибудь грубость, мог махнуть рукой и уйти, наконец, мог съездить ей по физиономии, но он не мог ее понять. Пожалуй, впервые с того дня, точнее, вечера, как уложил ее в полковой амбулатории на медицинскую кирзовую кушетку, которую она предварительно застелила свежей простыней со штемпелем «пионерлагерь «Чайка». Это сообщало ему чувство абсолютного земного одиночества, сродни тому, какое он однажды испытал, пролетая над уничтоженной советской автоколонной. Ни одного живого, только море огня, развороченные цистерны, черные, как головешки, трупы в песке.

— Теперь, Аристархов, я получаю больше тебя! — рассмеялась Жанна, но не было в ее смехе ни веселья, ни удовлетворения, одно лишь презрение к мужу, из чего Аристархов заключил, что Жанна все равно считает, что зарабатывает недостаточно.

И еще ему отчего-то подумалось, что Жанне очень хочется, чтобы он возразил или возмутился. Тогда она скажет ему все. Аристархов всегда трудно осмысливал внезапный переход женщин от лояльности к безжалостности. На его глазах в Германии без видимых причин распалась не одна семья. Аристархову, впрочем, казалось, что уж они-то с Жанной никогда. Глядя в сузившиеся, потемневшие малахитовые глаза жены, он понял, что грань немыслимо тонка, что лояльности в Жанне осталось ровно столько же, сколько в уральских камнях этого самого, выработанного еще в прошлом веке, малахита. А может, еще меньше.

Но Аристархов не давал простора эмоциям, не обобщал, не клепал логическую цепь, не провидел, тем самым накликая ее, катастрофы. Тем более что очевидный переход Жанны от лояльности к безжалостности как-то сглаживался, был не столь остр и ранящ в повседневных отношениях. Бюргерский особняк на берегу круглого прохладного озера в Саксонии если и не казался Аристархову крепостью, то не казался и воздушным замком, карточным домиком, готовым рухнуть от любого неосторожного движения.

Подъезжая к дому, он увидел, что темны окна. Аристархов все же прошелся по комнатам: вдруг вернулась и легла спать?

Пусто. И в детской пусто.