Повесть изобилует точными лаконичными характеристиками («Катя немного старше Насти. Она из тех женщин, которые способны только на сильные чувства. И лицо ее невольно выражало эти чувства независимо от обстановки. Она могла быть веселой в больнице, угрюмой в цирке») и убедительным психологизмом («Она долго шлялась по улицам с веселыми и смешными мыслями в голове. Перемена, которая с нею произошла, открыла перед ней немалые возможности. Одно то, что она сумела так взволновать Якова Алексеевича, уж он запомнит ее надолго… А что еще предстоит ей? Какие приключения ей суждены? Каких людей ей доведется узнать?»).
Хороши и диалоги с их бытовой философией:
«— Как она тебя любит, ты задумывался над этим? Стоишь ты этого? Слепой человек, тебе выигрыш достался сто тысяч! Ты привык, что тебя любят, и думаешь, так и надо. Но знай, если с Катей, не дай бог, что-нибудь случится, ты жить не сможешь, ты пропадешь, будешь день и ночь о ней вспоминать, день и ночь, и вся твоя работа к чертям полетит! А ты за кем-то бегаешь! Уйди ты от меня, чтобы я тебя не видела, беги за ней!»
Романтическое «Происшествие…» далеко не так приземленно и язвительно, как «Осенний марафон», но написано тем же скупым, остроумным и неотразимым слогом. Данелии, вероятно, захотелось еще раз перенести на экран это уникальное володинское видение.
Георгий Николаевич, однако, не знал, что в 1967 году Володин лично поставил одноименный фильм по этой повести на «Ленфильме» (то была единственная его режиссерская работа). Когда драматург рассказал ему об этом, присовокупив, что фильм вышел неудачный и что для кино, по его мнению, данный сюжет непригоден, Данелию это не остановило.
Володин не стал отговаривать давнего соратника, но признался, что не хочет работать над сценарием по этой повести, и посоветовал Данелии вновь взять в соавторы Кира Булычева. Фантаст также уклонился от сотрудничества, памятуя о том, как ему досаждал данелиевский перфекционизм при написании «Слезы капали».
Тогда драматург порекомендовал режиссеру обратиться к Александру Адабашьяну, работавшему над сценарием фильма Никиты Михалкова «Пять вечеров» по володин-ской пьесе. Адабашьян согласился на предложение Данелии при условии участия Александра Моисеевича. Не в силах отказать уже двум своим друзьям, Володин сдался и присоединился к ним.
Работа с самого начала давалась нелегко: Данелия чувствовал, что впервые в жизни взялся за настолько «не свой материал». Но основательный Адабашьян все же убедил соавторов довести дело до конца.
В повести и снятой строго по тексту автоэкранизации Володина сюжет таков. 23-летняя Настя живет с матерью, работает в магазине «Культтовары» и очень неудачлива в личной жизни, поскольку некрасива, застенчива и никто не обращает на нее внимания. Случайно она знакомится с понравившимся ей парнем по имени Толя, который тоже проявляет к ней интерес, но Настя подозревает, что обязана этим лишь тому, что на момент их общения молодой человек пьян. В этот день перед сном Настя смотрит на висящую у нее в комнате картинку с изображением мертвой царевны из сказки Пушкина. «Была бы я такая, вот было бы здорово!» — думает Настя. И это ее желание без всяких объяснений воплощается.
На следующее утро жизнь Насти, превратившейся в красавицу, кардинально меняется: если раньше никто не обращал на нее внимания, теперь ее замечают все — и чуть ли не каждый встречный старается чем-то угодить, помочь, познакомиться и подружиться. Но Настя чувствует, что ей вовсе ни к чему такая популярность. Последней каплей становится то, что муж лучшей Настиной подруги начинает ухлестывать за ней прямо на глазах у жены. И вот уже Настя в отчаянии бежит по улице и бормочет: «За что нам эта беда, лучше бы я такая и оставалась, как раньше, и ничего бы этого не было…»
К Насте возвращается ее прежняя заурядная внешность — и девушка принимает это с облегчением. Повесть заканчивается на том, как Настя подходит к квартире Толи (который так и не видел ее в обличье красавицы), но передумывает звонить в дверь и уходит домой.
Обеих Насть в картине Володина сыграла Жанна Прохоренко, в которой трудно увидеть некрасавицу (режиссер, кажется, и не пытался). Уже этот факт превратил в целом неплохой фильм в некую условную фантазию, которую каждый зритель волен объяснять себе по-своему: то ли героиня действительно в кого-то перевоплотилась, то ли нет, то ли в ее жизни действительно произошли важные перемены, то ли это были всего лишь грезы…
Данелии подобная неопределенность была заведомо чужда. Согласно его позиции, даже в сказке все должно иметь объяснение, а всякие театральные условности в кино тем более недопустимы.