Георгий Седов

Седов шел впереди, прокладывая путь по сухому, глубокому снегу. Вслед тянулись три нарты: «Передовая» — Линника, за ней средняя — «Льдинка», без проводника, и последняя — «Ручеек», которой управлял Пустотный.

Погода установилась жестокая. Не переставая, зло и упорно дул встречный ветер северных румбов при морозе в тридцать сорок градусов. У Седова и у обоих спутников кожа на носу и скулах почернела. Собаки шли, склонив морды к снегу, прятали их от жгучего потока воздуха. Стоило нарте остановиться хотя бы на минуту — животные сейчас же начинали быстро-быстро рыть ямки в снегу, прятались в них и закрывали морды пушистым хвостом. Но ямки спасали не всех. Короткошерстые собаки с Оби не спали по ночам, они жалобно взвизгивали или начинали тоскливо завывать. Наиболее страдавших от холода — Мальчика, Пана, Пирата, Разбойника и Куцего — Седов звал «мерзлячки». Их приходилось брать на ночь в палатку.

Полярники знают, как трудно переносить такую погоду и при коротких переходах, ночуя в теплых помещениях, когда организм может возобновить запас тепла. Здесь же негде отогреться по-настоящему. Но Седов, находясь первые три-четыре дня в приподнятом настроении, шел бодро. Вливало силы свободное движение каравана по пути к заветной цели и суровая красота застывших земель. В особенности же бодрила мысль: ты уже подошел к полюсу ближе, чем кто-либо из русских; скоро останутся позади рекорды сначала Джексона, потом Нансена и Каньи. Георгию Яковлевичу казалось в эти дни, что и болезнь его проходит. Опухоль на ногах явно уменьшилась, и синие пятна почти исчезли.

Двигались не быстро: в сутки проходили в среднем около пятнадцати верст. Мешали отсутствие света, торосы, рыхлый снег и третья нарта, без провожатого. Собаки, запряженные в нее, часто останавливались перед каждым пустячным препятствием.

Но миновали первые дни.

В жутких условиях пути ослаб душевный подъем — Седов стал чувствовать себя значительно хуже. К тому же он застудил себе грудь, появилась сильная одышка, по вечерам трясло от озноба.

Однако Георгий Яковлевич не терял надежды на выздоровление. Он говорил матросам, что чувствует себя сносно, пожалуй, даже лучше, чем на «Фоке».

22 февраля, на седьмой день пути, Седов остановился среди торосов, запорошенных глубоким и рыхлым снегом. Передовая нарта догнала его. Линник думал, что Седов поджидает, чтобы отдать приказание идти в обход. Подбежал, взглянул на начальника — и испугался. Сквозь черно-лиловые пятна морозных ожогов на лице Седова выступила мертвенная бледность. Выражение мучительной боли и растерянности поразило Линника. Чтобы сказать что-нибудь, он спросил:

— Куда пойдем, Георгий Яковлевич?

— Устал я что-то сегодня ужасно. Этот проклятый снег кого угодно измотает! Ты, Григорий, иди пока вперед, вот по этому курсу. Видишь мысок, так на него держи. А я сяду на нарту. Нужно мне отдохнуть.

Караван медленно, обходя торосы, двинулся дальше.

На ночлег остановились у острова Джексона, невдалеке от зимовья Нансена. Как всегда, первым делом поставили палатку. Седов остался в ней разжигать примус, растапливать в чайнике снег и готовить обед. Линник и Пустотный, привязав на ночь собак, задавали им корм. В это время из палатки послышался после припадка сильного кашля стон, которого спутники никогда от Седова не слыхали. Линник тревожно выпрямился и замер, держа в руке галету, за которой тщетно рвалась привязанная собака. Прислушался еще. Из палатки доносился только ровный шум примуса…

Покормив собак, забрались в палатку. Седов писал дневник. Линник, сев на спальный мешок, погрел руки у примуса, повесил сушить на становую веревку у верхнего сгиба палатки рукавицы, опять присел к примусу. Он сосредоточенно думал, как бы намекнуть начальнику, что лучше бы вернуться на судно. Как будто первый раз заметив, что спальный мешок начинает сильно леденеть, он обернул его к огню примуса и преувеличенно внимательно начал рассматривать, стараясь обратить внимание Седова.

— Неважные дела у нас с мешком-то получаются, — начал он свой намек, — если так и дальше пойдет. Леденеет мешок-то! Плохо вам, нездоровому, спать в таком мешке, Георгий Яковлевич. Главное, вылезаем мы ночью из него, беспокоим. Оттого и леденеет. Ошибку мы сделали. По-настоящему нам надо бы два мешка сшить.

Седов рассеянно слушал Линника. Он в эту минуту записывал в дневник события дня. Подняв голову, он равнодушно сказал:

— Теперь, Григорий, об этом поздно думать. Плохо ли, хорошо, а теперь не переделаешь.

Но Линник не унимался:

— Вот я про то и говорю, что здесь не переделаешь. А до полюса еще далеко. Такой мешок для здоровья явный вред. Может быть, вернуться домой на судно, там мигом переделаем. Ушли недалеко, по проложенной дороге быстро дойдем. Пока мы мешок переделаем, вы поправитесь. И свету больше будет.

Захлопнулся дневник. Седов взглянул на Линника, потом на Пустотного. Линник, упрямо сдвинул брови, смотрел Седову в глаза. Шура отвернулся, но видно было по его настороженной позе, что и он жадно ждал.